Доминик Сурдель - Цивилизация классического ислама

Не будучи чаще всего военачальником, аббасидский халиф великой эпохи тем не менее считал своим долгом председательствовать на показательных расправах, которые обычно следовали за всякой победой, одержанной над какой-либо группой повстанцев. Такие казни проводились публично и собирали ргром-ные толпы в столице. Грозный Бабак, взятый в плен при ал-Мутасиме, был доставлен для казни в Самарру. Точно так же после захвата предводителя сирийских карматов ал-Муктафи решил поразить умы проведением в Багдаде ряда смертных казней, о которых свидетельствуют хронисты. Он приказал начальникам и народу предстать перед специально возведенным помостом. Собралась многочисленная толпа. Начальник багдадской полиции и войсковой секретарь заняли места на помосте, и было велено привести пленников, доставленных ал-Муктафи из Ракки, а также заключенных карматов, взятых в Куфе; за ними следовали кармат ал-Хусайн и его дядя, доставленные на одном муле. Группа из тридцати четырех заключенных была публично предана смерти, после того как им отсекли руки и ноги; затем пришла очередь кармата и его дяди, а в конце дня были умерщвлены другие пленники числом около трехсот. По завершении тело кармата было выставлено на виселице на входе в одни из багдадских ворот — согласно обычаю, неизменно соблюдавшемуся в отношении казненных.

Повелитель расправы, халиф, был волен оказать милость повстанцу. В таком случае он давал аман , или обещание сохранить жизнь, которое между тем не всегда признавалось. Тот, кто умолял о таком амане, обычно предусмотрительно требовал, чтобы акт был действительно подписан халифом, — так поступил алид Йахйа ибн Абд Аллах при ал-Рашиде. Но и такая гарантия ничего не стоила: в данном случае надлежащим образом заверенное обещание не помешало халифу несколько месяцев спустя после консультации с собранием кади объявить, что новые факты вынуждают его аннулировать аман, — так злосчастный алид был брошен в тюрьму и умер.

Связанный с прерогативами государя и лежащими на нем обязанностями, распорядок дня исламского суверена варьировался в зависимости от личной заинтересованности того или иного халифа, эмира и султана в государственных делах, а также в зависимости от их возможностей реально управлять. Нельзя всерьез сравнивать образ жизни первого умаййада Муавийи, — по крайней мере, такой, каким нам описывает его хронист алМасуди, — и времяпрепровождение какого-нибудь аббасида буидской эпохи. Задача суверена в середине X в. понималась иначе, чем в конце VII в., и для халифа в эпоху, когда его бывшие подданные полновластно принимали решения, уже не было необходимости пять раз на дню выслушивать просителей и жалобщиков, а также придворных, фаворитов и чиновников, деля свои часы между ритуальными молитвами и заботой о делах империи и правительства. Впрочем, для него также не годилась и идеальная программа, составленная, согласно тем же литературным источникам, вторым аббасидом, ал-Мансуром, который в VIII в. проводил «всю середину дня, отдавая приказы, назначая и смещая представителей, принимая решения об охране границ и безопасности дорог, контролируя поступления и расходы, улучшая защищенность и благосостояние своих подданных», а по вечерам читал корреспонденцию из провинций и не забывал спросить совета у какой-либо персоны, которую оставлял при себе на ночь. Теперь он звался великим эмиром, и ему не чужд был активный образ жизни суверена: он принимал каждое утро, сразу после молитвы, своего вазира, затем велел распечатать недавно прибывшие письма, читал их одно за другим, указывая личному секретарю, какие следует подготовить ответы, чтобы затем проверить их и собственноручно подписать во время послеполуденных развлечений. Последний этап эволюции, характеризующейся постепенным облегчением халифских обязанностей по мере того, как институционализировалась роль необходимого заместителя, каковым мало-помалу становился вазир.

Как только высокая персона суверена сумела таким образом утвердиться в рамках одновременно тяжеловесной и организованной системы управления, большая часть его времени и сил оказалась посвящена разнообразным наслаждениям и увеселениям, которые соответствовали тогдашним представлениям о достоинстве государя. Эти развлечения, многократно описанные в литературе, дали темы для декоративных элементов государевых покоев и сюжеты для произведений прикладного искусства. Там можно найти некоторые характерные образцы, часто отмеченные реминисценциями предшествовавших цивилизаций.

Одной из наиболее часто воспроизводимых, несомненно, была тема повелителя, сидящего в окружении танцовщиц, музыкантов, виночерпиев и других слуг и подносящего к губам кубок. Она была прямым заимствованием из иранской традиции, стереотипные произведения которой иной раз в точности копировались в исламскую эпоху. Тем не менее ее аббасидские и более поздние интерпретации также должны были отражать определенные аспекты празднеств и возлияний, которые являлись одним из обычных занятий государя и его окружения.

По сообщениям хронистов, халиф предавался подобным удовольствиям, обычно отдав предварительно приказание не беспокоить его ни под каким предлогом. Только немногим персонам было дозволено появляться при нем, когда он бывал окружен сотрапезниками, обязанными его развлекать и следить за течением праздника. Но вряд ли можно было позавидовать этим привилегированным персонам, вынужденным обращаться к всемогущему повелителю, которого опьянение делало более жестоким или склонным к безрассудным решениям, способным с одинаковой легкостью расточать щедроты и приказать казнить на месте неугодившего ему сотрапезника. Во избежание его гнева необходимы были прежде всего учтивость и совершенное знание государевой психологии, пример которого дает хорошо известная история о халифе ал-Мутасиме, оценившем элегантность кади Ибн Аби Дуада, который сумел войти к нему с докладом во время интимной встречи, не нарушив обстановки блаженства и веселья. Так что после его ухода суверен воскликнул: «Клянусь Аллахом, подобный человек — это украшение, мы счастливы иметь его подле себя: он стоит тысяч себе подобных. Разве вы не заметили, как он появился, как приветствовал, как просил разрешения сказать, как ел и хвалил кушанья? А эта легкость в беседе! А как он сумел придать радость нашему застолью! Чтобы отказать подобному человеку, о чем бы он ни попросил, нужно быть либо ничтожеством, либо деревенщиной. Клянусь Аллахом, если бы он попросил у меня в этой самой компании десять миллионов дирхамов, я бы ему не отказал, ибо знаю прекрасно, что взамен он восхвалит меня в этом подлом мире и воздаст в ином».