Евгений Головин - Веселая наука. Протоколы совещаний

Герой поэмы Александра Блока, услышав призывный крик осла, «находит в себе силы» вернуться к тяжкой работе, но увы… поздно, работа отвернулась от него. А в «соловьиный сад» теперь уж наверняка предателя не пустят. Обычное состояние поздних романтиков: ненависть к действительности, страх мечты.

Между стихиями воды и земли, между странами активного и пассивного восприятия протянулась теоретическая пелена позитивизма, основанная на само собой понятном абсурде субтильного тела души, на некой прочной, фундаментальной базовости [77] «Надо встать, наконец, твердой ногой на твердую почву», — сказал П. И. Чичиков в «Мертвых душах» Н. В. Гоголя. . Отсюда знаки равенства, неприятие оригинального, индивидуального, грубые приближения, совершенно дикие допущения. Глаза в основном видят правильно, однако иногда скандально ошибаются. В сумерках можно перепутать змею с веревкой, принять клочья болотного тумана за привидения. Но глазам человеческим (про гиен или павлинов мы не знаем) присущ весьма пагубный дефект: они видят движение солнца, которого нет и неподвижность земли, которой нет. Следовательно: необходимо внедрить в любого субъекта вертучую шаровидность земли и неподвижность угасающего солнца.

В результате этой и тысячи других похожих операций живой человек с детства «выпрямляется» в теоретическую модель человека. Стандарты, штампы, копии. Школы, колледжи, университеты. Воспитатели и наставники. Отец и мать.

Мне нравится бэксайд этой женщины, которая подбирает с пола рассыпанный горох, но совсем не по вкусу, когда она гонит меня в магазин или в школу; мне нравится этот мужчина, дарящий мне велосипед, но я содрогаюсь при виде его волосатой груди и кривых ног.

Обреченность слушать нотации и выговоры.

Терпеть формирующие пальцы, что считают меня пластилином, потом, лет через тридцать содержать обладателей этих пальцев, злое, сумасшедшее старье. А потом откуда известно, что именно они — мои родители, отец и мать? При зачатии я свечку не держал, при родах я свечку не держал, при сосании груди тоже.

Ловушка «само собой разумеется». Наблюдая беременных женщин и грудных младенцев, правомерно заявить: это сравнение, косвенное, а не прямое доказательство, поскольку я не помню материнского чрева, материнской груди.

Следовательно, мир — мое представление или лучше: нечто возбуждает мои органы чувств и результаты подобных встреч сознание интерпретирует так или иначе. Солипсизм в стиле Джорджа Беркли? Немного есть и это еще хорошо, ибо надо быть совсем отчаянным, чтобы посеять в сердце слова Майстера Экхарта: «Бог создал мир через меня, пока я пребывал в бездонных глубинах Божьих». Вопрос о физиологических причинах рождения важен для общества, но не для индивидуального развития. Семья, род, национальность, раса привязывают нас к религии, мировоззрению, обычаям, хронологии современников — только и всего. Из атрибутов данной манифестации, вероятно, важней всего — пол и язык, да и они проблематичны. Если мы чувствуем глубокую симпатию к своему полу и родному языку, это серьезно, если же нет, если тот или иной язык нам безразличен, а наш пол более или менее нейтрализован оппозиционным полюсом души, тогда… мы «посторонние», «граждане мира», предоставленные собственному усмотрению.

В последнем случае субъективно-идеалистические медитации зажгут интерес в наших глазах. С какой целью? Для крайне опасного мистического пути. Освобождение от социума — дело тяжкое, ступени, ведущие в сторону микрокосма, скользки, обрывисты, опасны. Еще хорошо, если во мнении воспитателей и компатриотов мы прослывем оригиналами и чудаками, куда хуже подозрение в аутизме и душевной болезни. Мать предпочтительней, поскольку отец, нетерпимый к плавной расслабленности, поместит нас в сумасшедший дом.

Мать. Мы все — искатели неба, эзотерики, герметики, томатурги — дети матери природы, наши враги — отцы и братья, фиксированная и стандартная регуляция, тик-так, полиция и психиатрия. «Сто умных людей, собранных вместе, составляют одного большого дурака», по словам К. Г. Юнга. Это значит: острота нашего индивидуального ума тупеет в блуждающих огнях прогрессивных идей, призванных улучшить материально-моральный статус общества.

Мучительные конфликты мужчин и женщин, агония в ледяных или раскаленных пустынях, скачка на бешеной лошади — ерунда по сравнению с бесконечными «надо» и «должен» детей и родителей. Зыбучие пески, бездонное болото и так далее. Сугубо человеческое изобретение, природа ничего подобного не знает. С возрастом и старостью наслаивается патина привычек, болезней, злопамятства. «Мудрость стариков» отличается крайней односторонностью, проявляется, в основном, при несчастьях и бедах молодежи в резюме «а я тебя предупреждал». Если мы богаты и счастливы, мудрость сия только и бубнит опасливо: будь осторожен, а то потеряешь все. Да и что резонного услышишь от людей, над которыми нависла загадка смерти? Что они могут предложить кроме желательности пуховой, а не каменистой дороги в зияющую пропасть? Искусственность так называемой семьи ведет к чудовищным ситуациям. Чем виноваты Регана и Гонерилья, что властный самодур король Лир хочет и быть и не быть правителем? Чем виноваты Анастази и Дельфина, что дикий отец Горио расстилается под их ногами и умоляет: берите, грабьте, разоряйте, только не бросайте меня? Его слова многозначны и уж точно не относятся к нему лично: «Если отцов будут пинать ногами, отечество погибнет. Это ясно. Общество, весь мир держится отцовством, все рухнет, если дети перестанут любить своих отцов».

Что же это за общество держится отцовством? Дочкам надобно, по мнению Горио, презреть отвратительных мужей и завести приятные комфортабельные берлоги с любезными сердцу дружками, такими как Растиньяк, а он, отец, будет жить с ними вместе и наслаждаться созерцанием счастья.

Начало двадцатого века отмечено женской и молодежной эмансипацией и, соответственно, катастрофой патриархата. Отцы стали внушать недоверие и страх. В романе «Королек и другие птицы» (1935 г.) французский писатель Анри Боско представил следующую сцену: «Мама купала меня под душем, когда дверь резко раскрылась и вошел голый отец: его возбужденный член показался мне просто огромным. Жорж, при ребенке! вскрикнула мать, когда он задрал ей халат. Мама, бежим, завизжал я, донельзя испуганный». Герой книги вспоминает, что после этого казуса он всегда глядел на отца с некоторой настороженностью.

Франц Кафка в «Письме отцу» поставил все точки над «и». Достаточно нескольких более или менее наугад взятых пассажей, дабы почувствовать кошмар ситуации:

«Мы вместе раздевались в пляжной кабине, я — худой, маленький, слабенький, ты — большой, сильный, внушительный. Боже, до чего я жалок, и не только по сравнению с тобой, но и с целым миром, ибо ты и был для меня мерой всех вещей».