Евгений Головин - Веселая наука. Протоколы совещаний

«Ты всегда имел неограниченное доверие к собственному мнению».

«Твое „не смей противоречить“ и поднятая рука сопровождали меня с давних пор».

Сын однозначно признает преимущество отца в жизненной силе, организованности, умении говорить и убеждать, но через все письмо ползет отвращение и страх перед отцовским авторитетом, равно как неприятие пути отцов и дедов. Литературоведы, понятно, усматривают параболу на Бога Отца и Бога Сына, отчуждение, вызванное отпадением связующего Святого Духа, и много других иносказаний. Конечно, данное письмо, прежде всего, образец высокого эпистолярного искусства и не должно пониматься буквально. Здесь отцовский авторитет вполне конкретизирован, не то что в «Процессе» или «Замке», где нависает жуткая, анонимная патриархальная привилегия казнить или… медленно казнить. Человек осужден самим фактом рождения, бытие — концлагерь, назовем иначе: бюро, фабрика, шахта, чертово колесо.

Но нельзя забывать: земные отцы способствуют земному воплощению индивида, не более того, они — «со-открыватели дверей рождения», не более того. Земная стихия суть другая «матка», платонова пещера. «Другой отец» — тот, кто помогает реализации субтильного тела души, то есть тела акватического. Так в «матке» замка Иф аббат Фариа превращает Эдмона Дантеса в графа Монте-Кристо, так магический поэт Клингзор помогает новому рождению Генриха фон Офтердингена в одноименном романе Новалиса.

Любопытная фраза попадается в «Разговорах с Гете» Эккермана: «Если б я не имел предвидения мира, то блуждал бы слепой с глазами открытыми. Всякое исследование, всякий эксперимент были бы стерильны и напрасны в таком случае. Нас окружают свет и цвета, но если б наши глаза не содержали света и красок, мы не замечали бы таковых вовне».

Это касается полемики Гете с Ньютоном насчет теории света и цвета, но фразу при желании можно интерпретировать шире: если б я не имел предчувствия мира…

Здесь оппозиция божественно интуитивного знания отца и экспериментальной материнской науки. Только душа небесная или оплодотворенная эйдосом форма предвидит и предчувствует мир. Коллективная рациональность будущего материалиста осваивается постепенностью опыта, ибо его сознание поначалу — гладкий воск, tabula rasa. Отсюда бесчисленное множество экспериментальных наук и дефиниций, соответствующее бесконечной делимости матери-материи, тогда как традиция или знание отцов проста чрезвычайно. Традиция не диалектична, но акроаматична. Поясним: диалектика суть борьба самцов за самку-истину, тщетность подобной борьбы очевидна, ибо торжество победителя и радость обладания растворяются в скепсисе вопросительного знака, в нарастании на минуту утоленного желания. Свободное обсуждение и комментарий вне вопросов и ответов — акроаматика. Книги по традиции уточняют или отражают под разным углом вечные данности — такова «Арифмология» Ямвлиха или «Великая триада» Рене Генона.

Но довольно об этом.

Нас в настоящем случае интересуют не мужские особи небесной причастности, а современные земные мужчины, инструменты великих матерей, крайне опасные для человека еще более или менее живого.

Эти мужчины, в отличие от женщин, считают себя недоносками, рожденными лишь наполовину. Если бытие девочки совершенно оправдано будущим материнством, бытие мальчика — диссонанс, недосказанность. На вопрос «кем ты хочешь стать?» смешно, не правда ли, услышать от мальчика «я хочу стать отцом». В глазах социума он будущий специалист, оператор инструмента — слесарь, шофер, ювелир — или оператор операторов — инженер, повелитель шофера, фабрикант. Но даже полководец и лидер (антропоморфный агрессивный пенис) совершенный раб великой матери, как вполне убедительно рассудил К. Г. Юнг на примере романа Райдера Хаггарда «Копи царя Соломона», где могучий и страшный вождь Твала — только орудие дряхдой, вернее, древней Гагулы. Метафизическая импотенция мужчины неустанно прогрессирует: это, возможно, объясняется неудачей миссии церковного христианства, поскольку грехопадение набирает темп; в языческой перспективе это результат погружения в Аид, в глубокие слои стихии земли, где господствуют порождения Пифона от его матери Геи. Мы оставили далеко позади автономные стихии воды, воздуха и огня, стихии Афродиты, Геры и Гестии и пребываем в режиме Персефоны и Милитты, в бесконечном вожделении материального богатства и сладострастия, направляясь в сторону Гекаты и Ночи.

Должно весьма критически относиться к переводам и парафразам мифов, памятуя, что монотеистическая догма «субъект-объект-предикат» совершенно изменила структуру нашего языка и сознания и, соответственно, наши понятия о единстве и множестве, центре и периферии, целом и частях. Пифагорейская «натуральная амбивалентность», присущая земной жизни — «субъект-предикат-субъект» — лучше объясняет ситуацию мифически окрашенных человеческих отношений.

Любят удивляться «дерзости» нищего Диогена, который попросил Александра Великого не заслонять ему солнца, хотя ничего особенного здесь нет. И тот и другой — свободные люди, посему никакой субординации меж ними не существует, ибо «человеческое» для греков и значило «свободное». Иное дело — рабы, не люди, но «объекты». Любят удивляться «высокомерию» знаменитой фразы «государство это я». В греческом смысле здесь выдвинут тезис о необходимости совпадения единства и множества, центра и периферии, иначе никакого «целого» не получится, но возникнет постоянная дисгармония номинального центра и номинальной периферии.

В «Метаморфозах» Апулея богиня Изида сообщает Луцию: «Ведь в ту самую минуту, что я являюсь к тебе, я нахожусь и в другом месте, подле моего жреца, во сне предупреждаю его о том, что случится, и указываю, как нужно действовать». Другое место — это другой уровень бытия. Сие учит нас, что божественное единство может пребывать в любом числе, оставаясь при том единством.

Числа Пифагора, линии и треугольники Эвклида имеют весьма опосредованное отношение к земной жизни, нельзя познать земное посредством небесного.

Миф нельзя исследовать, интерпретировать, на основании мифа нельзя «приходить к выводам» научного, психологического либо нравственного характера, миф просто дает знать о своем присутствии — так молния предупреждает бузину: я иду, скрывайся. И это дерево имеет свойство уклоняться от молнии. Мифы повествуют о героях божественного происхождения, и активное пространство мифа не наше пространство суть.

Тогда зачем мифы?

Возможно, для людей, чувствующих в крови раскаленную божественную тень, заброшенных в болота Гадеса, именуемых «земля», «материальный мир», «современная эпоха» и т. д.