Михаил Гиршман - Литературное произведение: Теория художественной целостности

В последней из приведенных фраз такое слияние изобразительности и выразительности в ритмико-речевом движении сочетается с характерной вообще для тургеневского рассказа внутренней симметрией строения: между крайними «вгляделась» и «только тогда подняла… взгляд» размещается по три действия, и трехчлены эти тематически и эмоционально противостоят друг другу, как в вышеприведенных примерах пейзажные описания. А все это многообразие эмоционально действенных ритмических оттенков охвачено едиными закономерностями повествовательного развертывания, которому присуще, по удачному выражению А. Кипренского, «равновесие движений»: «Конечно, в нем встречаются инверсии, прерывистое движение речи, означенное многоточиями, и другие приемы эмоциональной выразительности, которые разнообразят ритмическую мелодию фразы. Но общее течение повествования или описания остается плавным, спокойным, размеренным. Этому отвечает синтаксическая конструкция предложений… Синтаксическая связь осуществляется при помощи точек с запятыми, соединяющих внутренние и ритмически объединенные элементы предложения. Все это и придает тургеневскому синтаксису прозрачность, легкость и плавность» 47 .

Уже говорилось выше о ритмической выделенности седьмого, последнего абзаца рассказа. В нем нарастают ритмическая повторяемость (почти две трети женских окончаний) и внутренняя симметрия. Вот лишь один характерный пример: «Солнце стояло низко на бледно-ясном небе, лучи его тоже как будто поблекли и похолодели: они не сияли, они разливались ровным, почти водянистым светом». Здесь и симметричная повторяемость, и параллелизм слогового объема колонов (7 – 7 – 6 – 6 – 6 – 6 – 8 – 8), и стопроцентное единообразие окончаний колонов (все женские), и преобладающая двучленность внутреннего строения. Абзац этот не только доводит до кульминационного уровня ритмические доминанты рассказа, но и синтезирует различные вариационные линии: так, например, он соединяет в себе рост ударных зачинов, характерный для диалогов, и рост многосложных форм. Сходная картина наблюдается и в распределении колонов по слоговому объему: диалоги отмечены естественным для отражения разговорной речи ростом малых колонов, и последний абзац, отличаясь нарастанием уровня регулярных колонов (70 %) и тем приближаясь к открывающим рассказ повествовательным абзацам, в то же время отличается от них тем, что в нем малые колоны преобладают над большими, что характерно для только что прозвучавшего диалога.

В тургеневском рассказе нарастание ритмической устойчивости сочетается в конце с обогащающей повествование перекличкой с диалогом 48 . Это гармонирует с обобщающей ролью содержащегося в последнем абзаце пейзажного заключения, где начальное противопоставление двух тем развивается и переводится в общеприродный план («Мне стало грустно; сквозь невеселую, хотя свежую улыбку увядающей природы, казалось, прокрадывался унылый страх недалекой зимы»). Заключение рассказа представляет собою и развитие пейзажных описаний, и итог сюжетного развития, и прямое высказывание об эмоциональном состоянии повествователя – и все это неразрывно связано друг с другом. В этом один из конкретных примеров уравновешивания и сглаживания того разноречия между пейзажем и сюжетом, которое было свойственно, например, Гоголю 49 . Во-первых, пейзажи у Тургенева гораздо более связаны с сюжетом, заключая в себе введение и завершение развивающихся событий, во-вторых, единый эмоциональный тон проникает и в сюжетное движение, в этом смысле объединяя его с пейзажем, так что одновременно происходит и событийное и эмоциональное сближение в рамках общего композиционного равновесия.

Вообще, в тургеневском рассказе мы видим большую, чем у Пушкина, эмоциональную наполненность ритмического движения и более определенное разграничение, размежевание ритмических планов, и при этом разноплановость с гораздо большей последовательностью и ясностью, чем у Гоголя, охвачена единством повествовательного монолога и введена в столь же единые рамки сюжетного развития. Формируется определенный тип повествования, со строгой урегулированностью различных композиционно-речевых единиц и этапов развертывания сюжета, их разграниченностью, выде-ленностью и вместе с тем отчетливой объединенностыо единством повествовательного тона – личностным единством повествователя. Единство это, конечно же, таит в себе богатое разнообразие, рассказчики могут быть разнородными, но принцип такого объединения остается в силе. Сюжетно-со-бытийное развитие охвачено и пронизано лиризмом единого повествовательного тона, но, в свою очередь, лиризм здесь ни на йоту не отступает от сюжетного движения и только в нем осуществляется. Единство повествовательного тона полностью охватило сюжет, но и полностью в нем уместилось, так что, пользуясь словами Писарева, «все… прочувствовано до последней строки; чувство это… согревает объективный рассказ, вместо того чтобы выражаться в лирических отступлениях» 50 . Этому единому повествовательному тону соответствуют четко выраженные объединяющие ритмико-синтаксиче-ские признаки: доминирующий тип окончаний, отчетливая ритмико-синтак-сическая расчлененность, внутренняя симметрия и объединение сравнительно простых конструкций, а также единые принципы ритмического варьирования, при помощи которого закрепляется эмоциональное движение в процессе развертывания сюжета.

При всей локальности повествовательного мира, о которой говорилось выше, и связанной с этим относительности ритмико-композиционной гармонии в тургеневском повествовании гармонию эту никак не следует недооценивать. Осуществленный Тургеневым синтез субъектно-речевого единства и объектно-речевого многообразия имел значение очень важной повествовательной нормы, определившей достигнутый уровень развития художественной прозы. Влияние этих достижений выходило за рамки художественной речи и обогащало литературный язык в целом. «То, что в эпоху Тургенева было новой формой сказового художественного построения, – писал В . В . Виноградов, – потом стало нормой письменной литературной речи» 51 . Ориентация на эту повествовательную норму необходимо предполагала, конечно, и ее будущие смещения.

1. Ломоносов М. В. Сочинения. М.; Л., 1961. С. 366.

2. Ломоносов М. В. Стихотворения. М.; Л., 1935. С. 310.

3. См. об этом подробнее в моей работе «Проблемы целостного анализа художественной прозы» (Донецк, 1973).

4. Винокур Г. О. Избранные работы по русскому языку. М., 1956. С. 160.

5. При рассмотрении произведений Карамзина, Марлинского, Лермонтова и Гоголя использую некоторые материалы выполненных под моим руководством кандидатской диссертации Д. И. Гелюх о ритмике прозы Марлинского и Лермонтова, работы Е. Н Орлова о ритмике прозы Гоголя и дипломного сочинения В. М. Авцена о прозе Карамзина.