Михаил Гиршман - Литературное произведение: Теория художественной целостности

47. Кипренский А. Язык и стиль Тургенева // Литературная учеба. 1940. № 1. С. 63.

48. Для ритмической композиции тургеневского рассказа характерно и самодвижение от объемных повествовательных абзацев к еще более объемному диалогу и затем к краткому повествовательному заключению. На подобную закономерность ритмического движения в главах романа «Рудин» обратил внимание В. С. Баев-ский (О ритме логико-эмоциональной прозы // Материалы науч. конф. Смоленского пед. ин-та. Смоленск, 1971): «Невзирая на единичные отклонения, есть возможность наметить общие устойчивые черты архитектоники всех глав „Рудина“. Они строятся единообразно: в начале больший или меньший массив авторской речи, описание (пейзаж или портрет) или повествование, затем диалоги или монологи (письма) действующих лиц лишь с редким вкраплением авторской речи, в самом конце – обычно небольшой, иногда из одного предложения, авторский комментарий к описанным и изображенным событиям … Итак, самая крупная ритмическая волна образована большими масссивами текста – главами или отделами глав, причем архитектоника всех их единообразна: значительный объем авторской речи – речь персонажей – авторская речь, незначительная по объему» (с. 160). Баевский также отмечает, что для абзаца тургеневской прозы характерно стремление к симметрии (с. 163).

49. См. об этом: Шкловский В. Б. Повести о прозе. С. 70.

50. Писарев Д. И. Собр. соч.: В 2 т. М., 1955. Т. 2. С. 8.

51. Виноградов В. В. О теории художественной речи. С. 124.

На новом этапе развития художественной прозы Лев Толстой и Достоевский в своих значительных преобразованиях прозаического искусства равно отталкиваются от «строгих и ясных» линий тургеневской прозы, от сложившегося типа ритмико-речевого единства «отделанного» прозаического повествования, которому присущи «удоборасчлененность, мелодичность фразы, построение сверхфразовых единств в согласии с законами архитектоники и т. п.» 1 . Одним из элементарных материальных выражений этих единых ритмических линий, охватывающих весь прозаический текст, был доминирующий ряд ритмических окончании, устойчиво преобладающих во всем произведении и во всех его более или менее крупных частях. Таков обычно превышающий все остальные уровень женских окончаний, особенно во фразах и фразовых компонентах.

Интересно, что произведения Толстого и Достоевского именно в этом ранее характеризовавшемся более или менее устойчивым постоянством показателе демонстрируют чрезвычайно энергичную переменность и изменчивость. Например, в рассказе Толстого «После бала» женские окончания перестают играть преобладающую роль, их количество значительно меньше даже «среднеречевой» встречаемости данного типа акцентных форм, что позволяет говорить именно об определенной ритмической тенденции. Однако происходит не просто смена доминирующего типа окончаний, нарастает именно внутренняя ритмическая изменчивость. Примерное среднее равенство мужских и женских окончаний является результатом их чередующегося противопоставления: уже первый и второй абзацы противопоставлены, в одном мужские окончания преобладают над женскими, в другом – наоборот, и такая двуплановость последовательно выражена и в дальнейшем, противопоставляя отдельные абзацы и их небольшие тематически спаянные группы. Причем здесь не обнаруживается какой бы то ни было отчетливо выраженной тематической определенности или приуроченности этих ритмических планов – важны лишь ритмическая изменчивость и двучлен-ность как одно из проявлений композиционно организующего закона произведения.

Отмеченную ритмическую особенность легко поставить в связь с общим организующим повествование контрастом двух частей рассказа. Но при этом важно отметить, что двуплановость не столько противопоставляет в больших масштабах «бал» и «после бала», сколько проникает в самый речевой строй, захватывая и небольшие его единицы, углубляя и предвосхищая тематические противопоставления. В связи с этим в ряд с чередующейся двупланово-стью окончаний становятся другие ритмико-синтаксические формы парных или двучленных сочетаний: двучлены преобладают в рассказе в сочетании однородных членов, в сложносочиненных предложениях (преобладающий тип – два простых в составе сложного), в сложноподчиненных конструкциях (преобладающий тип – два придаточных, относящихся к одному глав-ному 2 ; речь идет, конечно, лишь о преобладающей тенденции, не исключающей и иных, в частности, трехчленных и четырехчленных, сочетаний).

Приведу один из простейших и вместе с тем типичных для рассказа примеров подобных двучленных конструкций: «По закону, так сказать, мазурку я танцевал не с нею, но в действительности танцевал я почти все время с ней». Фразовые компоненты – два простых предложения в составе сложного одновременно объединены рядом повторов и параллелизмов (слоговой параллелизм – 17—16 слогов, параллелизм зачинов, словесные повторы) и внутренне противопоставлены. Особенно характерны здесь подчеркнутые ритмические различия на фоне лексического тождества: «я танцевал» – «танцевал я»; и особенно «с нею» – «с ней». А вот пример, так сказать, более расчлененной, энергично разветвляющейся двучленности: «Я был не только весел и доволен, я был счастлив, блажен, я был добр, я был не я, а какое-то неземное существо, не знающее зла и способное на одно добро». Двучлены именных частей сказуемых сменяются двумя короткими фразами, после которых снова следует два однородных обособленных определения. Здесь нет сколько-нибудь отчетливой противопоставленности, скорее можно говорить о нанизывании синонимических двучленов, но сам по себе композиционно организующий принцип остается в силе.

Но особенно значительное место в рассказе, прежде всего во второй части, занимает, так сказать, антонимическая двучленность, где, в частности, и ритмическая разноплановость, проникая вовнутрь абзацев и даже отдельных фраз, получает кроме общекомпозиционных еще и более конкретные изобразительно-выразительные функции. Рассмотрим с этой точки зрения один из абзацев второй части: «Я стал смотреть туда же и увидел посреди рядов что-то страшное, приближающееся ко мне. Приближающееся ко мне был оголенный по пояс человек, привязанный к ружьям двух солдат, которые вели его. Рядом с ним шел высокий военный в шинели и фуражке, фигура которого показалась мне знакомой. Дергаясь всем телом, шлепая ногами по талому снегу, наказываемый, под сыпавшимися с обеих сторон на него ударами, подвигался ко мне, то опрокидываясь назад – и тогда унтер-офицеры, ведшие его за ружья, толкали его вперед, то падая наперед – и тогда унтер-офицеры, удерживая его от падения, тянули его назад. И, не отставая от него, шел твердой, подрагивающей походкой высокий военный. Это был ее отец, с своим румяным лицом и белыми усами и бакенбардами».