Михаил Гиршман - Литературное произведение: Теория художественной целостности

В абзаце чередуются и противопоставляются друг другу всем ритмико-речевым строем фразы о наказываемом и о полковнике. В первой фразе о наказываемом (вторая фраза абзаца) сплошной ряд ударных окончаний, а в последующей такой же сплошной ряд, но безударных (женских) окончаний. Аналогично противопоставлены межфразовыми окончаниями и четвертая и пятая фраза. Противоположен здесь и порядок слов (прямой в ритмической теме наказываемого и обратный при описании полковника). Противоположно в результате и общее течение речи. Оно громоздко-напряженное, спотыкающееся, с труднопроизносимыми многосложными словами («приближающееся», «под сыпавшимися» и т. п.) и осложненным синтаксическим строением во фразах о наказываемом (да и само это слово тоже очень ритмически характерно). И совсем иная, жесткая, твердо и последовательно развертывающаяся поступь там, где речь идет о «высоком военном». Наконец, финальный удар в заключающей абзац короткой фразе: "Это был ее отец… "

Нарастающая ритмическая изменчивость и всеохватывающая двуплано-вость не исключают, конечно, отдельных и более крупных ритмико-темати-ческих линий. Скажем, в распределении зачинов выделяется группа абзацев, где явно преобладают женские зачины и явно избегаются ударные начала колонов, фразовых компонентов и фраз. И тематически эти абзацы также родственны тем, что они являются по большей части прямым высказыванием о любви и «восторге» героя. («А было то, что был я сильно влюблен…»; «…Как бывает, что вслед за одной вылившейся из бутылки каплей содержимое ее выливается большими струями, так и в моей душе любовь к Вареньке освободила всю скрытую в моей душе способность любви. И я невольно соединяю его и ее в одном нежном, умиленном чувстве».) А противоположная ритмическая тема, оформленная ростом ударных зачинов, характеризует сцены экзекуции, и ее наиболее явно выраженным лейтмотивом, своеобразным ритмическим фокусом является реплика полковника: «Будешь мазать? Будешь?» Четкая ритмическая симметрия, развивая противопоставление тем наказываемого и полковника, контрастирует со словами татарина: «Братцы, помилосердуйте», акцентно-ритмический перебой в которых воссоздает запинающуюся, «всхлипывающую» речь.

Интересен в ритмической композиции рассказа ярко выраженный перебой в последнем абзаце описания бала. Этот абзац почти по всем показателям явно отличается от предшествующих: в нем, в частности, резко возрастает количество ударных зачинов и окончаний и регулярных колонов. А сю-жетно-тематически он, напротив, весьма тесно связан с предыдущими радостными сценами («…счастье мое все росло и росло»), так что этот ритмический перебой своеобразно подготавливает последующий тематический контраст. С другой стороны, заслуживает внимания ритмическая перекличка первого абзаца из описания экзекуции («„Что это такое?“ – подумал я и по проезженной посередине поля скользкой дороге пошел но направлению звуков…») с теми, где наиболее непосредственно высказывается любовь героя. Здесь так же, как и в этих абзацах, уменьшаются ударные зачины и резко возрастают противоположные им женские.

Эти повторы-контрасты соотносятся с многими подобными повторяюще-контрастирующими двучленами и параллелями, когда «мазурочный мотив» отзывается «неприятной, визгливой мелодией флейты и барабана», а многократно повторенное «восторженное умиление» в первой части («Особенно умилили меня его сапоги… Вид его показался мне умилительно-трогательным… Все было мне особенно мило и значительно…») снова звучит тем же самым словом в возгласе наказываемого: «Братцы, помилосердуйте». И наконец, своеобразная вершина этой повторно-контрастной пирамиды: та же самая, что и в первой части, «высокая статная фигура полковника» с той же самой «замшевой перчаткой», с теми же самыми «румяным лицом, белыми усами и бакенбардами».

Во всех этих повторах-контрастах не только обостряются противоречия, но в еще большей степени напрягаются объединяющие силы прозаического повествования, которое движимо стремлением «сопрягать» все эти противоположности в художественном целом. И в повторяющихся словах и фразах, деталях и образах подчеркивается прежде всего движение, переходы от одной ступени понимания к другой. Здесь особенно явственно фиксируется закономерный процесс развития, утверждающий необходимость «случая», который заставит посмотреть прямо в глаза жизни, выявит необходимость искания подлинной правды, истинной сути вещей. И ритмический повтор «темы любви» при самом начале описания экзекуции является одной из форм выражения повтора-контраста, охватывающего позиции героя-рассказчика в двух частях произведения. «Я обнимал в то время весь мир своей любовью», – говорит он в первой части рассказа, и это же мироотношение воплощается в его словах и «после бала», – и оно тоже контрастно повторяется. Именно поэтому ему стыдно за полковника, как за себя, именно поэтому ему необходимо «узнать», «обнять весь мир» пониманием. Причем очень важно подчеркнуть, что речь идет не об отдельном высказывании, а именно о воплощенной во всем речевом строе позиции, об организующем все ритмико-речевое движение рассказа «сильном искании истины».

Важность и всеобщая значимость переломного момента в развитии сознания героя-рассказчика подчеркнуты нарастающей сиюминутностью воссоздания происходящих событий. Интересно в связи с этим сопоставить с вышеприведенным абзацем его черновой рукописный вариант: «Только когда эти люди поравнялись со мною, я понял, что это было. Привязанный к ружьям человек был прогоняемый сквозь строй, сквозь триста палок, как мне сказали, бежавший солдат-татарин. Все солдаты, вооруженные палками, должны были ударять по спине проводимого мимо их человека. Полковник кричал на людей, которые недостаточно крепко били, и бил их за это, угрожая еще жестоким наказанием. Солдаты взмахивали один за другим палками и ударяли по спине волочимого мимо них человека … Влекомый на ружьях человек то откидывался назад, и тогда солдаты с сосредоточенными, серьезными лицами толкали его вперед, то падал наперед, и тогда те же солдаты удерживали его от падения и медленно вели вперед».

Приведем содержательный лингвистический анализ произведенной Толстым правки из статьи В. В. Одинцова «Функция грамматических категорий в системе форм субъектной многоплановости»: «…первоначально описание сцены „после бала“ представляло собой рассказ (повествование от рассказчика) о прошедших событиях, что выражалось в линейной и обобщенной передаче изображаемого… В печатном тексте обобщенная передача прошлого заменяется, так сказать, непосредственным восприятием… Линейное описание заменяется возвращающимся, спиральным… Сами предложения построены по тому же спиральному принципу: основное действие, выраженное глаголом, обрастает рядом подобных, дополнительных, что находит свое выражение в насыщении текста причастными и деепричастными формами. Эти формы, находясь в препозиции, отодвигая подлежащее от сказуемого, выделяют, экспрессивно подчеркивают действие, создают напряженный драматизм изображения… Все эти изменения направлены на то, чтобы передать ощущения непосредственного наблюдателя. Таким образом, создается новая субъективная сфера – герой. Изображаемое пропускается через призму его сознания. Соотношение автор – рассказчик (сцена бала) осложняется при описании сцены „после бала“: автор – рассказчик – герой (непосредственный наблюдатель)» 3 .