Михаил Гиршман - Литературное произведение: Теория художественной целостности

Пушкинское произведение: поэтическое целое – это межпространственное и межвременное сопряжение-общение небесного и земного, смысла и текста. Своего рода эстетическим доказательством существования их идеального единства – гармонии – и является поэтическая реальность союза «волшебных звуков, чувств и дум». Ведь только о несомненно существующем можно сказать «вновь ищу», а, с другой стороны, первоначальность этого «союза»-общения может возвратиться только тогда, когда будет найдена вновь – в каждый раз снова и снова возобновляемом творческом усилии «артистизма», в достижении художественного совершенства.

Эта «послушная Божьему веленью» и в то же время не Божественная, а именно человеческая, органично ограниченная творческая активность воплощается и утверждается пушкинским поэтическим произведением как объективная жизненная необходимость и реальная возможность: каждому живущему человеку дана причастность и задано участие в смыслообразую-щем общении «земли» и «неба».

Таким образом, пушкинский поэтический опыт оказывается особенно актуальным для прояснения эстетической суверенности произведения, особой реальности и онтологического статуса поэтического бытия, смыслообра-зующего общения и творческой перспективы индивидуального участия в нем каждого живущего человека 14 .

1. Белинский В. Г. Собрание сочинений. М., 1981. Т. 6. С. 492, 282, 266.

2. Там же. Т. 3. С. 330.

3. Там же. Т. 6. С. 298.

4. Там же. Т. 3. С. 330, 331.

5. Бройтман С. Н. Русская лирика XIX – начала XX века в свете исторической поэтики. Субъектно-образная структура. М., 1997. С. 114, 115—116.

6. Шеллинг Ф. Философия искусства. М., 1966. С. 198.

7. Маркович В. М. Пушкин и Лермонтов в истории русской литературы. СПб., 1997. С. 73, 91—92.

8. Там же. С. 78.

9. Бочаров С. Г. О художественных мирах. М., 1985. С. 53.

10. Виноградов В. В. Стиль Пушкина. М., 1941. С. 570.

11. Бочаров С. Г. Поэтика Пушкина. Очерки. М., 1974. С. 147.

12. Тюпа В. И., Фуксон Л. Ю., Дарвин М. Н. Литературное произведение: проблемы теории и анализа. Вып. 1. Кемерово, 1997. С. 14—15.

13. Там же. С. 9.

14. См. об этом также: Гиршман М. М. Диалог и проблема рубежа веков // Анти-чшсть – сучасшсть (питання фьлологп). Выпуск I. Донецк, ДонНУ, 2001.

Интерес к суждениям Вл. Соловьева о творчестве Ф. И. Тютчева в контексте общей проблемы: диалог и художественная целостность – основывается, прежде всего, на своего рода согласии противоположностей: и принципиального сходства, и принципиального противостояния в диалоге поэта-философа и философа-поэта. Причем, это не тот случай, когда можно отделить и обособить «пункты» совпадений и «пункты» различий: каждый момент их встречи – живое противоречие, живое единство противоположностей.

Фундамент этого живого единства – общий у Тютчева и Соловьева ан-тропокосмический масштаб созерцания и понимания мирового целого: вселенной и человеческого рода, Мира и Человека в их нераздельности и не-слиянности. Считая лирику Тютчева «самым драгоценным» из еще неоткрытых плодов русской литературы 2 , Вл. Соловьев прежде всего видит в ней объективную истину поэтического воззрения на мир как на единое живое целое. Такое воззрение не позволяет «противопоставлять человека миру как живое мертвому». "Последовательная мысль должна выбирать между двумя положениями, – говорит Соловьев, – или ни в чем, даже в человеке, даже в нас самих, нет одушевленной жизни, или – она есть во всей природе, различаясь только по степеням и формам … Нет во всей вселенной такой пограничной черты, которая делила бы ее на совершенно особенные, не связанные между собой области бытия … " (с. 122—123).

Положительное всеединство Вл. Соловьева усматривает в Тютчеве наиболее глубокое раскрытие «своего другого», своей внутренней противоположности – «отрицательной беспредельности», вневременной и внепро-странственной «таинственной основы бытия» – хаоса. Никто, по словам Вл. Соловьева, «не чувствовал так сильно и не сознавал так ясно ту таинственную основу всякой жизни – природной и человеческой, – основу, на которой зиждется и смысл космического процесса, и судьба человеческой души, и вся история человечества» (т. 7, с. 125).

Во временном аспекте этот прародимый хаос предстает как вечно-настоящее природы – «всеобъемлющего» и всеохватывающего «космического процесса» (т. 7, с. 126). Вечно-настоящее этого космического процесса у Тютчева абсолютно циклично 3 , лишено развития, все его проявления суть вечные копии, бесконечная цепь повторений, никак не осознаваемых космическим организмом:

По отношению к человеку это вечно-настоящее предстает, с одной стороны, как идеал преодоления времени – бессмертие, а, с другой – как полное однообразие, равнодушие, какой-то колоссальный призрак космического холода – «мертвенного покоя». Цикличность, приравненность одного мгновения другому не могут быть полными в индивидуальной человеческой жизни, так как она конечна. Предельным совмещением этих противоположностей вечного и временного является поэтическое сосредоточение всей полноты жизни в одном мгновении ярчайшего бытия. Оно осознается с огромной остротой и противопоставляется приравненности:

Перед мигом такого предела синонимами оказываются: «И жизни боже-ско-всемирной хотя на миг причастен будь» и «Дай вкусить уничтоженья, С миром дремлющим смешай». И это не смена состояний жизнерадостного упоения настоящим мигом и мрачного осознания его призрачности, а именно предельное совмещение противоположностей жизни и смерти каждого мгновения:

Бессилие перед ходом времени соединяется с отчетливым и ясным созерцанием человеком своего бессилия, с тем, что Тютчев назвал в одном из своих писем «бессильным ясновиденьем». И человеческая душа «не то поет, что море» и «бьется на пороге как бы двойного бытия» именно потому, что человек, вмещая в себя постоянные противоречия вечного и временного, не может разрешить их без отказа от собственно человеческого, личного, индивидуального существования.