Михаил Гиршман - Литературное произведение: Теория художественной целостности

2. Собрание сочинений Вл. С. Соловьева. Б. д. Т. 7. С. 117 (в дальнейшем ссылки на это издание приводятся в скобках с указанием тома и страницы).

3. См. об этом: Кормачев В. Н. Время и пространство в поэзии Ф. И. Тютчева // Литературная учеба. 1973. № 5.

4. См.: Лосев А. Ф. Творческий путь Вл. Соловьева // Соловьев В. С. Соч.: В 2 т. М., 1988. С. 25.

5. Там же. С. 26.

6. Природа. 1988. № 11. С. 64.

7. Тютчев Ф. И. Литературное наследство. М.: Наука, 1988. Т. 1. С. 481.

8. Толстой Л. Н. Полн. собр. соч. Т. 35. С. 161.

Если кратчайшим ответом на вопрос: что мы анализируем и интерпретируем? – считать следующий: «Мы анализируем и интерпретируем литературное произведение как эстетическое бытие-общение, осуществляемое в художественном тексте, но к тексту не сводимое», то в этом стихотворении установка на общение прямо выражена двумя начальными вопросами:

Вопросов два, и в них единое движение от общего, полностью повторяющегося начального истока (о чем – о чем) к вариативности едино-раздельной обращенности к ТЫ и вслушивания в то, о чем и как ты воешь – безумно сетуешь. Это движение одновременно конкретизирует вопрос и углубляет связь-общение между тем, о чем и кто спрашивает. Архитектоническая фиксация этой связи – переход от внешне ориентирующих «о чем?» к внутренне объединяющему «что значит?»:

Разделение воя и сетований ночного ветра в первых двух вопросах проявляется в отзвуках двоичности и здесь: глухо жалобный – шумно (еще отчетливее это в варианте издания 1854 г.: «То глухо-жалобный, то шумный»). Но в этом третьем вопросе, «суммирующем» первые два, проявляется новый объединяющий центр: «странный голос твой» – он внутренне связывает и шум, и жалобы, и не просто звучащее, но говорящее, значимое бытие, и жажду услышать и понять, что же твое бытие – твой голос значит. Голос обращает к слушающему бытие – говорение – общение, основой которого является язык, закономерно появляющийся прямо же в следующей строке:

Ситуация общения проясняется в своей острой противоречивости: язык ночного ветра понятен человеческому сердцу, и оно отвечает на вой, безумные сетования и шум адекватными им «неистовыми звуками». Но такое вроде бы адекватное общение на понятном языке таит в себе «непонятную муку», мучительную непонятность. «Непонятная мука» снова и снова обостряет вопросы и требует для ответов на них нового познавательного усилия, нового шага сознания, обращенного и к ветру, и к сердцу, необходимо присутствующего в их бытии-общении. И вот «ответная» и завершающая вторая строфа:

С одной стороны, общение развивается до ясного и отчетливого результата: на вопрос: «о чем ты воешь, ветр ночной?» – звучит прямой ответ: «про древний хаос, про родимый!» С другой стороны, общение столь же прямо и определенно отрицается: энергичные отказы от него оказываются и в начале и в конце строфы на самых сильных, конечных в строке позициях: "не пой… не буди… " И как «родимый», – или, если иметь в виду реальность произнесения предлога «про»: «прародимый» – хаос является, по словам Вл. Соловьева, «отрицательной беспредельностью» 1 , так и порыв к слиянию с беспредельным есть отрицание бытия-общения, разрыв, уничтожение «смертной груди». Общения нет там, где есть либо полное слияние, либо полный разрыв.

Однако это отрицание в свою очередь вступает в общение с осмысляющим его сознанием. И как в сочетании «прародимый хаос» заключены все звуки, составляющие антитезу хаоса – слово «мир», так и в «душе ночной» совмещаются и мир, и «любимая повесть» о «родимом хаосе». Несущий весть о хаосе ночной ветер и заснувшие бури могут быть разделены в природе пространственной и временной границей, так же как, например, день и ночь: когда приходит ночь, уже нет дня; когда «засыпают» бури, ветер не «воет». Но в человеческой душе эти и другие противоположности соединяются так, что и пространственная, и временная граница между ними оказывается столь же невозможной, сколь невозможно и отсутствие границы, их аморфное смешение. Граница уходит в глубину и влечет за собой адекватную ей мысль, способную освоить то, что открывается обращенному к глубинным противоречиям бытия, созерцающему их сознанию.

Как же выстроено это движение сознания и открывающееся ему бытие в стиховой организации, в ритмической композиции стихотворного текста? Наиболее очевидна здесь, пожалуй, двоичность: два восьмистишия, двучленный параллелизм начальных вопросов с единым зачином и раздвоением полноударной и трехударной (с пропуском предпоследнего ударения) вариаций четырехстопного ямба (Я 4) и различием качества и позиций срединного словораздела и клаузулы (∪ – ' ∪ – ∪' – ' ∪ – / ∪ – ' ∪ – ∪∪' ∪ – ∪). Повтором этих двучленных параллелей являются и отношения третьей и четвертой строк: то же сходство начал и различие ритмических вариаций Я 4, срединного словораздела и клаузул (∪ – ∪' – ∪' – ∪' – / ∪ – ∪' – ∪∪' ∪ – ∪).

А затем следуют подхватывающий и объединяющий повтор трехударной ритмической вариации четных строк со срединным словоразделом и клаузулой строк нечетных (∪ – ∪' – ∪'∪∪ —) и после этого – самый резкий во всем стихотворении ритмический контраст. Всему предшествующему ритмическому движению перебойно противостоят две подряд ритмические вариации Я 4 с пропуском срединного ударения на четвертом слоге (∪ —'∪∪∪ – ∪' – ∪ / ∪ – ∪'∪∪ – ∪' —) – вариации, характерные для «архаического» типа ритмического движения Я 4 X VIII века и более всего для одического Я 4 с ритмически акцентированными началом и концом строки. Контраст этот еще более усиливается тем, что ритмические отзвуки оды сочетаются со вполне элегическими «сердечными муками», о которых идет речь в этих строках (…Твердишь о непонятной муке – / И роешь, и взрываешь в нем …).

Ответным, так сказать, контрастом на контраст становится заключительная строка первого восьмистишия, не только возвращающая сильное ударение на четвертом слоге, но и максимально усиливающая его единственным во всем стихотворении гипердактилическим словоразделом (∪ – ' ∪ —∪∪∪' —∪). Таким образом, «неистовые звуки» оказываются на самом пике ритмической напряженности в композиции первой строфы с контрастным заострением в ее финале.