Марселен Дефурно - Повседневная жизнь Испании Золотого века

Другие испанские солдаты эпохи золотого века тоже оставили рассказы о своей жизни, которые, возможно, и менее удивительны, чем повествование Алонсо Контрераса, но являются не менее ценными свидетельствами того, как протекала жизнь военных: {222} 222 Vida у trabajos de Jerónimo de Pasamonte ( Autobiografias , pp. 5—75); Vida de Miguel de Castro, ibid ., pp. 487–627. таков Диего Дукве де Эстрада, происходивший из дворянской семьи, который убежал из тюрьмы Толедо, куда был помещен в возрасте тринадцати лет за убийство товарища, и нашел убежище в армии. Вернувшись в Мадрид, он приобрел известность не только благодаря своему поэтическому таланту, но и из-за своих любовных похождений; но, убив одного из своих соперников, он был приговорен к повешению. Ему удалось бежать еще раз, добраться до Италии, затем перебраться в Трансильванию, где он стал одним из уважаемых людей при полувосточном дворе местного правителя и принял участие в борьбе с турками. Потом Диего перебрался в Германию и во время Тридцатилетней войны поступил на службу к императору, кузену короля Испании, и стал управляющим Богемии. Снова попав в Рим, он впал в мистику, вступил в орден Святого Иоанна Божьего и стал основывать монастыри на Сардинии. Нападение на остров французов в 1637 году побудило его снова взять в руки оружие. Диего Дукве де Эстрада отбил атаку захватчиков, затем вернулся к монашеской жизни и окончил свое существование в монашеской рясе. {223} 223 Memorias de D. Diego Duque de Estrada, ibid ., pp. 251–627.

В повествовании Дукве де Эстрада о своей полной приключений жизни фигурирует одна весьма примечательная история: во время своего возвращения из Трансильвании он проезжал через Вену, где был представлен императору Фердинанду, который спросил его, кто он такой. «Солдат удачи», — ответил Дукве. «Император захотел узнать, чего он добился в военной карьере, на что Дукве ответил: „Я — солдат, и этим все сказано“». Ни один другой ответ не проливает столько света на состояние духа солдат-авантюристов, которые считали себя больше, чем просто воинами, и которые повсюду, где бы они ни были, в Италии, Фландрии, Германии, в самой Испании, привыкли чувствовать себя хозяевами.

Испанский солдат возвел на самую верхнюю ступень чувство собственного достоинства, базировавшееся одновременно на воинских качествах, которые составляли его репутацию, и на сознании того, что он, сражаясь за своего короля, служит более высоким целям — воюет во имя Господа. Поэтому легко объяснить то, что профессия военного по определению придавала некоторое благородство тому, кто ею занимался:

В эпоху, когда в армии не носили униформу, солдат, как и дворянин, старался выделиться из общей массы не только шпагой, но и роскошью, иногда даже экстравагантностью одежды, и сделать это было тем легче, что королевские указы, ограничивавшие чрезмерную роскошь в одежде, в армии не действовали. «Никогда, — говорится в тексте начала XVII века, — в испанской пехоте не было „прагматичности“ в вопросах одежды и украшений, поскольку она лишила бы солдат душевных сил и блеска, которыми должны обладать военные». {225} 225 Рукопись 1610 г., которая приводится в: Deleito Piñuela, loc. cit. , p. 177. Однако королевские указы 1632 и 1652 гг. пытались ввести военную униформу. Поэтому длинные плащи, камзолы, штаны и пояса ярких цветов, иногда украшенные серебряной вышивкой, большие шляпы с разноцветными перьями внешне определяли достоинство солдата.

Но это чрезмерное чувство ценности собственной личности, отражением которого был костюм, стало препятствием для офицеров в проявлении своей власти над обычными солдатами, поскольку, как говорит Кальдерон в своей Осаде Бреды :

Требования к боевым качествам и безжалостные наказания, следовавшие за любым нарушением дисциплины на военной службе, компенсировались терпимостью, проявлявшейся командованием вне службы, терпимостью, границы которой были очень широки.

Два порока были особенно распространены в армии: азартные игры и женщины. До какой степени мог доходить азарт, можно судить по истории, рассказанной Алонсо де Контрерасом: захват вражеского корабля в турецких водах принес такую добычу, что капитан галеры-победительницы в интересах своих людей запретил все игры, «чтобы каждый из них прибыл на Мальту богатым», и для большей уверенности выбросил в море все игральные карты и кости, которые смогли найти на борту. Тогда солдаты придумали организовать «взаимное пари» очень странного рода: на палубе нарисовали круг, который обозначал поле для скачек. Каждый солдат брал «свою» вошь и одновременно со своими товарищами сажал ее в центр круга: тот, чья вошь первой пересекала границы, получал весь выигрыш… «Когда капитан увидел, как мы увлечены, — комментирует Контрерас, — он позволил нам играть в то, во что нам хочется: столь силен был порок азарта у солдат!» Королевское правительство, так же как и капитаны, было беспомощно в борьбе с играми. Самое большее, что им удалось сделать — регламентировать азартные игры, запретив использование карт и костей только в караулах, «поскольку, если солдаты отлучались, чтобы где-то поиграть, это могло повлечь за собой самые серьезные последствия», но этот запрет остался на бумаге. {226} 226 Deleito Piñuela, ibid ., p. 209.

Что касается женщин, следовавших за войсками, то иногда это были законные жены солдат и офицеров, которые тащили за собой детей, но большей частью это были девицы легкого поведения, существование которых было признано официально, поскольку некоторые уставы фиксировали их численность пропорционально количеству солдат: обычно 8 на 100… Поэтому армия, находясь в полевых условиях, с сопровождавшими ее женщинами, детьми, странствующими торговцами и нищими всех сортов, была похожа на некий табор — впрочем, тогда это относилось не только к испанским войскам. Но ухаживания и проституция, как и азартные игры, были поводом для частых ссор, которые иногда заканчивались трагически: пятеро или шестеро убитых сотоварищей, в смерти которых Алонсо де Контрерас, образцовый солдат, признал себя виновным, красноречиво говорят об этом.

Более серьезным было то, что свобода, предоставлявшаяся солдатам, проявлялась не только в презрении к гражданскому населению, но и в различных формах насилия по отношению к нему. Уже при Филиппе II посол Венецианской республики Сурьяно, восхищаясь доблестью испанских солдат, подчеркивает и оборотную ее сторону: «Испанский король владеет рассадником стойких людей, сильных телом и духом, дисциплинированных, годных для военных кампаний, маршей, приступов и обороны; но они настолько наглые, жадные до чужого добра и завидующие чужой чести, что невольно спрашиваешь себя: может быть, эти бравые солдаты были бы более полезны своим правителям, если бы не причиняли им столько вреда за последние годы? Ведь они, хотя и являются средством достижения побед, плохим обращением с населением уничтожают его добрую волю и привязанность к правителю». {227} 227 Свидетельство Мигуэля Сурьяно, см. в: García Mercadal, Viajes , I, 1140.