Марселен Дефурно - Повседневная жизнь Испании Золотого века

Родившись в Риме в 1608 году от отца-испанца, подросток Эстебанильо убежал, как это сделал Алонсо, из лавки, в которую его устроили учеником, и в 13 лет поступил знаменосцем в роту, формировавшуюся в Мессине. Но его устремления были противоположны тем, которые воплотил юный Контрерас: если последний отказался от неопасной службы в качестве поваренка, чтобы сражаться с оружием в руках, то Эстебанильо оставил свою службу в качестве знаменосца, чтобы сделаться помощником повара на корабле, на который села его рота, чтобы отправиться сражаться с турками, поскольку, объясняет он, «я был настолько безразличен к этому делу, что не мечтал ни о чем другом, кроме как набить себе брюхо, имея под боком вместо арбалета плиту, вместо копья — ложку и добрый котел — вместо корабельной пушки».

Недолгой оказалась столь приятная жизнь: командир его выгнал, и Эстебанильо слонялся по Италии, пробуя себя в разных занятиях, но его всякий раз прогоняли за воровство, и он, оказавшись без средств к существованию, снова записался в армию. Но, узнав, что его отряд отправляется «на мулах святого Франциска» (то есть пешком) во Фландрию, он с пятнадцатью другими приятелями дезертировал, чтобы поискать места в другой роте, которую он через несколько дней также оставил, чтобы добраться до Испании. Поочередно выступая в роли «паломника в Сантьяго-де-Компостела», актера и торговца снадобьями, он прибывает в Андалусию, где снова поступает на военную службу и припеваючи живет на постое в одном из домов до тех пор, пока его рота не выступила в поход. Во время перехода через лес Эстебанильо и пятьдесят солдат «бросили» своего командира: «Мы оставили его одного — со знаменем, барабанами, лейтенантом и сержантом, а также мальчиками, которые несли поклажу». Правда, этот командир был не слишком умен и не очень-то старался как можно меньше утомлять своих людей, «не понимая, что очень легко найти командира и гораздо труднее собрать пятьдесят человек…». Легкость, с какой удалось ему это проделать, побудила Эстебанильо действовать тем же манером всякий раз, когда у него не было денег.

Под угрозой тюремного заключения за совершение преступлений в Малаге он все-таки сумел сесть на корабль, отплывавший во Францию (которая в то время находилась в состоянии войны с Испанией). Что было делать, дабы прожить в этой чужой стране? «Я встретил в одной деревне сержанта, который спросил меня, не хочу ли я стать солдатом и служить христианнейшему королю. Чувствуя, что голод одолевает меня, а в таком положении, не имея никакого пропитания, согласишься служить и турецкому султану, я ответил согласием ». Так Эстебанильо вступил в армию, которой предстояло воевать с испанцами в графстве Ницца, что дало ему возможность дезертировать, перебраться в лагерь противника и поступить к нему на службу. Но его полк отправлялся на север, в сторону Германии, где шли бои. Эстебанильо и на сей раз нашел способ избежать риска, устроившись на кухню, как уже делал в самом начале своей «военной» карьеры. Так он стал свидетелем одной из побед, прославившей последние десятилетия испанского могущества: битвы при Нордлингене, где войска Филиппа IV разгромили опасного соперника — шведскую армию, выкованную Густавом-Адольфом. Но о сражении, в котором его товарищи по оружию покрыли себя славой, он рассказывает только для того, чтобы похвастаться, что не принял в этом никакого участия и что всегда держался как можно дальше от мест, где свистят пули. Накануне боя, предчувствуя, что столкновение двух армий будет жестоким, он сначала спрятался в остове лошади, а затем, опасаясь, что его найдут, под покровом ночи бежал как можно дальше от поля битвы: «Я встретил своего командира, который спросил меня: „Почему ты не берешься за пику с готовностью умереть, защищая веру, или принести победу своему королю?“ Я ответил ему: „Если Его величество ждет, что я ему ее принесу, его песенка спета…“».

И когда командира, доблестно сражавшегося в бою, принесли смертельно раненного, Эстебанильо сделал циничное заключение: «Его отнесли в город, где он, не будучи столь же мудрым, как я, отдал свою душу создателю». {234} 234 Estebanillo González , livre I, chap. VII.

Победа под Нордлингеном (1634) была одержана, когда Алонсо де Контрерас, воплощение героического духа, уже закончил свою военную карьеру. К тому времени, когда спустя пятнадцать лет Эстебанильо живописал о своих приключениях, с удовольствием выставляя напоказ собственную трусость и безразличие к делу, за которое продолжали гибнуть его товарищи, битва при Рокруа (1643) окончательно развеяла миф о непобедимости испанской армии. Противопоставление одного другому принимает символический характер: Алонсо де Контрерас начал военную карьеру в конце правления Филиппа II, когда Испания, уже внутренне истощенная, еще доминировала в Европе; именно эту Испанию, не только приходившую в упадок, но и сомневающуюся в себе, отражают насмешки Эстебанильо Гонсалеса.

«Что осталось от тех королей, которые из своих дворцов или монастырского уединения правили миром? — спрашивает современный испанский историк. — Что стало с теми полководцами, которые завоевывали королевства и миры? Во что обратились героические подвиги, вписанные кровью наших солдат и моряков при Гарильяно, Оране, Павии, в Тунисе, Отумбе и Перу, при Лепанто и Сен-Кантене? Эпопея закончилась. Плутовской роман был в самом зените ». {235} 235 Этот вывод приводит Делеито Пиньюэла в своей работе: Deleito Piñuela, El declinar de la monarquía española .

Термин picaro (плут) в испанской литературе появился для обозначения Гусмана де Альфараче, о жизни и приключениях которого рассказал Матео Алеман. Произошло это в 1599 году — через год после смерти Филиппа II. Термин имел счастливую жизнь: не только «плутовской» роман пользовался в Испании успехом, не ослабевавшим в течение полувека, но и picaro , так же как hidalgo , стал одним из характерных типов испанского общества эпохи золотого века в том виде, в каком это общество нашло отражение в литературе. Однако непросто подобрать во французском языке точный эквивалент этого термина, который из-за разнообразных литературных воплощений оброс многочисленными значениями и нюансами. Самым лучшим его переводом, вероятно, остается тот, что давали французские писатели того времени, и особенно Шапелен — блестящий испанист, но в равной степени плохой поэт, — который перевел роман Матео Алемана под названием « Прощелыги, или Жизнь Гусмана де Альфараша, зеркала человеческой жизни ». {236} 236 Guzmán de Alfarache, atalaya de la vida humana («atalaya» в смысле наблюдения). Обе части Guzmán были опубликованы Шапеленом в 1619 и 1620 гг. (то есть спустя 20 лет после выхода испанского произведения). Дискуссии относительно значения плутовского романа в основном были сосредоточены вокруг « Гусмана », настоящей «библии» плутовства (и одновременно его первого литературного отражения). Moreno Báez, loc. cit. представляет его как типичное произведение барочного духа, истоки которого — в Контрреформации; J. A. van Praag, Sobre el sentido del «Guzmán de Alfarache» ( Estudios dedicados a Menéndez Pidal , t. V (1954), pp. 282–306), напротив, видит в нем весьма показательное проявление состояния духа «нового христианина», озлобившегося на общество, в котором живет. Ни та, ни другая интерпретация не кажется нам убедительной.