Лени Рифеншталь - Мемуары

В Вене мы отобрали норовистых породистых жеребцов, в Рейнланде — великолепных крупных догов, с которыми Пентесилея выходит на свой последний бой с Ахиллесом. Затем пригласили операторов и провели пробные съемки.

За этой лихорадочной работой я забыла позвонить Альберту Шпееру, который хотел срочно поговорить со мной. Я посетила его мастерскую на Парижской площади лишь в середине августа. Он показал мне огромный макет запланированной перестройки Берлина. Сначала я подумала, что речь идет о некой архитектурной фантазии. Казалось немыслимым, что такой город, как Берлин, можно создать заново. Но Шпеер пояснил, что строительные работы начнутся в самое ближайшее время.

— Поэтому, — сказал он, — я и хотел поговорить с вами. Модели этих сооружений, над проектами которых вместе со мной работали и другие архитекторы, мне хотелось бы зафиксировать на пленке, и тут я подумал о вас.

К сожалению, пришлось отказать Шпееру, так как шла подготовка к съемкам «Пентесилеи». Вместо себя я предложила доктора Фанка, который не мог похвастать особым успехом двух своих последних фильмов и потому был свободен в тот период времени. Шпеер согласился, но тем не менее попросил меня оказать Фанку помощь — организовать и контролировать производство этой документальной ленты, финансируемой организацией «Тодт». [308] «Тодт» — полувоенная организация, занимавшаяся строительством автомобильной и железнодорожной сети на случай войны; создана в 1933 г. рейхсминистром вооружения Ф. Тодтом.

Во время нашего разговора неожиданно появился Гитлер. Он был в партийной форме: коричневой куртке и черных брюках, без плаща и головного убора. Вероятно, он вошел в мастерскую Шпеера через заднюю дверь, ведущую в сады рейхсканцелярии.

Я хотела сразу же уйти, но Гитлер удержал меня:

— Оставайтесь, оставайтесь, фройляйн Рифеншталь, здесь вы можете увидеть нечто единственное в своем роде.

Когда он рассматривал макет, Шпеер сказал ему:

— Мой фюрер, могу сообщить вам радостную новость — по результатам исследования грунтов, строительство новых сооружений Берлина можно будет завершить за пятнадцать, а не за двадцать лет.

Гитлер воздел руки, обратил взгляд к небу и радостно произнес тем несколько патетическим тоном, какой я уже слышала при первой встрече с ним на Северном море:

— Дай бог, чтобы я смог дожить до этого и чтобы мне не пришлось вести войну.

От слова «война» мне стало страшно. Когда уже через две недели действительно вспыхнула война, я часто думала об этих словах Гитлера.

Гитлер со Шпеером подробно обсуждали детали макета. Мое внимание привлекла длинная невероятно широкая улица, проходящая с юга на север и соединяющая два вокзала. Из разговора я поняла, что из всех вокзалов в городе останутся только эти два. Вокруг них были запланированы большие водоемы, окруженные газонами и обсаженные деревьями и цветами. Гитлер пояснил:

— Когда гости будут прибывать в Берлин, у них должно оставаться неизгладимое впечатление от нашей столицы.

В одной части города предполагалось построить университеты, школы и другие учебные заведения, в другой — музеи, галереи, театры, концертные залы и кинотеатры, а в третьей — больницы, клиники и дома престарелых. Сразу же бросались в глаза правительственные и партийные здания в стиле классицизма, который Шпеер уже опробовал при строительстве новой рейхсканцелярии. Слишком помпезным показалось мне гигантское сооружение, увенчанное куполом, огромная высота которого — в каждой из четырех его угловых башен мог бы поместиться Кёльнский собор — явно вредила архитектурному облику города. Насколько я поняла, в нем должны были проходить особо торжественные мероприятия, а исполинские башни предназначались для погребения заслуженных деятелей партии.

Гитлер спросил меня:

— Какие деревья нам посадить на новой главной улице?

Я не задумываясь ответила:

— Платаны — деревья, которые я видела на Елисейских полях в Париже.

— Что скажете, Шпеер?

— Подойдут, — сухо произнес тот.

— Итак, платаны, — резюмировал Гитлер, очень довольный. На этом мы распрощались.

Беседа у Шпеера состоялась в середине августа 1939 года — всего за две недели до начала войны.

Несколько дней спустя я стала случайной свидетельницей сцены, думается, невероятно важной в историческом плане. В рейхсканцелярию время от времени приглашали деятелей искусства для вечернего просмотра фильмов. Чаще всего я была слишком занята и потому отказывалась от подобных визитов, но на этот раз отчего-то захотелось пойти. После встречи со Шпеером меня не покидало тревожное ощущение.

Как обычно я опоздала, просмотр уже начался. Шла хроника. В одном из журналов показали Сталина, принимающего военный парад в Москве. Промелькнули несколько кадров с советским лидером в профиль, во весь экран. Было видно, что Гитлер при появлении на экране советского вождя наклонялся вперед и сосредоточенно его рассматривал. После того как показ закончился, фюрер неожиданно без объяснения причин пожелал еще раз посмотреть этот журнал. Когда вновь появился Сталин, я услышала, как Гитлер сказал: «У этого человека хорошее лицо — нужно все же суметь договориться с ним». Загорелся свет, фюрер встал, извинился и покинул зал.

Уже через два дня — дату я помню точно, так как это был мой день рождения, — министр иностранных дел Германии Иоахим фон Риббентроп полетел в Москву. Среди сопровождавших его лиц был Вальтер Френтц, один из моих операторов. Он вез с собой копию фильма об Олимпиаде, затребованного из рейхсканцелярии. Тогда-то я поняла все значение этой ленты. Уже на следующий день после прибытия Риббентропа в Москву между Германией и Россией был подписан пакт о ненападении.

После возвращения Риббентропа в советском посольстве в Берлине состоялся прием по случаю заключения потрясшего весь мир соглашения. Была приглашена и я. Мне передали написанное от руки письмо Сталина, в котором он выражал свое восхищение «Олимпией».

У меня сложилось впечатление, что неожиданное решение Гитлера вступить в переговоры со Сталиным было принято в тот самый момент, когда он увидел в кинохронике снятое крупным планом лицо советского вождя.