Лени Рифеншталь - Мемуары

Вначале проводились разминочные бои и только затем — настоящие. События развивались настолько стремительно, что с трудом удавалось уследить за происходящим. Сначала соперники сражались на палках и удары наносились с такой силой, что запросто могли раздробить череп, руку или ногу, если только эти выпады тут же не отражались с моментальной реакцией и величайшей ловкостью. Подобное сражение обычно длится секунды, затем палки бросают в воздух, а оба противника впиваются друг в друга ногтями. Теперь требовалось с помощью особых приемов предотвратить опасный удар острого ножа соперника.

Окруженные разгоряченными зрителями, воины всячески пытались сделать друг друга небоеспособными. Судьи старались развести сражающихся, которые, несмотря на льющуюся кровь, не выпускали друг друга до того момента, пока кто-нибудь в процессе борьбы не клал соперника на лопатки. Если никому из бойцов так и не удавалось достичь подобного эффекта, арбитр объявлял ничью.

Я отважилась приблизиться к рингу, чтобы пофотографировать. Обе камеры «лейка-флекс», оснащенные телеоптикой, были со мной. Сделав снимки общего плана, рискнула подойти непосредственно к ведущим бой, откуда меня моментально изгнали. Пришлось протискиваться с другой стороны. Я знала, что эти моменты неповторимы, поэтому боролась за каждый кадр. Хорсту, вооруженному кинокамерой, повезло меньше. Независимо от судей ему отчего-то чинились препятствия. Несмотря ни на что, и моему спутнику удалось отснять редкие сцены.

По завершении боев я возвращалась к машине обессиленная, вспотевшая, основательно пропитавшаяся пылью, но очень счастливая. Омда намеревался еще кое-что нам показать. Действительно, вскоре на поляну пришли барабанщики и девушки, раскрашенные и намасленные, примерно как вчера в Кау. Стало ясно — сейчас на наших глазах произойдет нечто интересное.

Теперь появились те самые воины, которые ранее сражались на ринге. Их манеры и поведение изменились до неузнаваемости. Украшенные перьями и жемчугом, мужчины медленно прошествовали мимо танцующих девушек, не поднимая головы, и опустились на камни неподалеку. Воины выглядели предельно серьезными, ни один не улыбался. Держа свое оружие обеими руками, они сидели, склонив головы. Глаза их были опущены долу. Единственное допустимое в этой ситуации движение — дрожание ног, к которым привязаны колокольчики. Время от времени один из молодых мужчин вставал и проходил по кругу танцующей походкой, которая воспринималась совсем по-другому, нежели дикие па девушек. Особенно экспрессивно выглядела эта пантомима в тот момент, когда мужчины становились перед барабаном, положив руку на рот, их тела при этом изгибались назад, а потом, как перед сражением, они подражали крикам стервятников. Казалось, воины вытягивают эти крики из тела рукой. В вихрях пыли и светло-зеленом свете вечерних сумерек все это шоу выглядело феерически.

Внезапно я увидела, как одна из девушек перенесла ногу через голову выбранного ею мужчины и на мгновение положила ее к нему на плечо, опустив взор во время этой очень интимной церемонии. По окончании ритуала нуба, танцуя, вернулась к своей группе. Тогда я еще не имела ни малейшего представления о значении подобного культового действа, но догадалась, что это скорее всего необычная для европейцев любовная традиция. Действительно, позже подтвердилось, что у юго-восточных нуба таким образом девушке надлежит выбирать партнера для семейной жизни.

На следующее утро пришло время покидать Кау. Это воспринималось как неизбежность. Омда в последний день вызвался показать нам деревню Ньяро, пожалуй, самую красивую из трех, большую, чем Фунгор, но меньшую, чем Кау. В этих поселениях в общей сложности проживало около трех тысяч юго-восточных нуба.

В Ньяро, осмотревшись, я обнаружила юношу, тело которого украшала фантастическая роспись под леопарда, а лицо напоминало Пабло Пикассо. К моему удивлению, он милостиво разрешил себя сфотографировать. Вскоре выяснилось, что «псевдоПикассо» не единственный так необычно раскрашен, отовсюду ко мне подходили молодые люди с лицами, стилизованными под маски. Это были отнюдь не примитивные картинки. Гармония между красками и формами указывала на высокую меру художественного таланта.

Не все обитатели Ньяро позволяли себя фотографировать. Чувствовалось, что потребуется много времени и терпения, чтобы завязать доброжелательные отношения с этими людьми или подружиться. То, что открылось мне здесь за два дня, оказалось так интересно и значительно, что я решила отложить все прочие дела, чтобы вскоре вернуться сюда опять.

Побывав в этом почти нереальном мире, все мое существо наполнилось воодушевлением и новыми мечтами.

Мы с Хорстом успели на самолет в Хартум и находились теперь в отеле «Красное море» недалеко от гавани Порт-Судана. Наше возвращение из Кау в Тадоро сравнимо лишь с путешествием сквозь ад: мы ехали, соревнуясь со временем, и достигли гор Нуба с последней каплей бензина в топливном баке. К тому же возникли неполадки в машине, и Хорст, который от усталости едва держался на ногах, принялся ее ремонтировать. Мы почти застряли в Тадоро, но в последнее мгновение Мухаммаду удалось в обмен на магнитофон достать у арабского торговца бензин, которого хватило как раз до Семейха, и это стало нашим спасением.

После перелета в Хартум, предварительно выдержав 53-часовуіо непрерывную езду, мы буквально находились на пределе сил, а Хорст теперь уже серьезно заболел. Осунувшийся, с мутным взором, он бродил всюду, шаркая как старик. Два дня не было возможности достать необходимые лекарства, у больного отсутствовал аппетит. Я уже собиралась аннулировать билеты, но тут Хорсту, наконец, удалось перебороть болезнь. Он сумел даже успешно переправить наш багаж из двадцати ящиков через таможню и договориться об его отправке в Мюнхен. После всего этого на автомобиле мы отправились в Порт-Судан.

В итоге, добравшись до места, хотелось лишь одного — выспаться. Когда Хорст окончательно выздоровел, мы решили узнать о возможностях местных клубов подводного плавания. Как-то недавно моя приятельница написала мне, что группа ныряльщиков из Мюнхена под руководством Бертля Рунга, возможно, отсюда предпримет серию морских рейсов с целью погружения. Нам с Хорстом удалось разыскать здесь этих мюнхенцев и присоединиться к ним.

Вскоре мы уже плыли на старом пароходе, который должен был доставить всю нашу компанию к месту моего первого погружения в Красное море — к обломкам некогда затонувшей «Умбрии». Среди опытных ныряльщиков я чувствовала себя несколько неуверенно, так как здесь все было по-другому, нежели в Индийском океане, где погружения происходили при тридцатиградусной температуре воды и в купальных костюмах, поэтому использовалось мало свинца. Красное море гораздо холоднее, и мои компаньоны облачились в костюмы из неопрена.