Людмила Сараскина - Фёдор Достоевский. Одоление Демонов

Страница из черновой тетради Ф. М. Достоевского с заметками к первой части *Бесов».

До конца дней помнил Достоевский то чувство азартного игрока, который, взявшись за «Бесов», сильно рисковал, но смог отыграться и выиграл. За год до смерти, рассуждая о своих литературных врагах, он сказал издателю «Нового времени» A. C. Суворину: «Они думали, что я погиб, написав «Бесов», что репутация моя навек похоронена, что я создал нечто ретроградное. Z (он назвал известного писателя), встретив меня за границей, чуть не отвернулся. А на деле вышло не то. «Бесами» — то я и нашел наиболее друзей среди публики и молодежи. Молодежь поняла меня лучше этих критиков, и у меня есть масса писем, и я знаю массу признаний» [46] Новое время. 1881. № 1771.1 февраля. .

За двадцать пять лет литературной работы дважды его профессия подвергалась страшной и, как он считал, смертельной опасности.

В первом случае, когда он был лишен свободы, России и права на литературную деятельность, когда он был насильно отлучен от профессии и ему грозило творческое небытие, он сумел страшным напряжением воли вернуться в литературу — как возвращаются к жизни.

Во втором случае он сам вынужден был отлучить себя от России, спасаясь бегством; и чем дольше он пребывал за ее пределами, вне ее силового поля и атмосферы, тем более плачевными представлялись ему его перспективы как русского литератора.

«Бесам» суждено было стать третьей попыткой вернуться в Россию и в русскую литературу на коне и со щитом — как это понимал Достоевский. «Бесам» суждено было не только подвести итог роковым увлечениям автора, но и выразить нечто в высшей степени важное о самом существе литературной профессии — о той немыслимой цене, которую платил за свое дело литератор Достоевский.

«Бесы» как роман, «на котором» Достоевский смог выиграть в третий раз, стал творческим откровением; с точки зрения игрока — профессионала, это была игра ва — банк: автор ставил на кон все, что имел. Впрочем, в терминах более близкой ему рулетки полагалось бы выразиться иначе: придумать героя — демона, который бы, убивая себя, спасал роман и автора, было так же рискованно, как много раз подряд ставить на zero и ни разу не проиграть.

Достоевский — рискнул: речь о его выигрыше впереди.

…В разгар работы над «Бесами», в апреле 1871 года, Достоевский получил письмо от своего давнего знакомца, Н. И. Соловьева, сотрудничавшего в «Беседе». Среди прочего критик писал: «Отдыхаешь как‑то сердцем, когда видишься или входишь в душевное общение с человеком, который выступил и не сворачивает с узкого и рискованного пути, называемого литературной карьерой. В Москве же теперь так мало людей, любящих, подобно Вам, литературу» [47] Летопись жизни и творчества Ф. М. Достоевского. Т. 2. С. 281. .

Автор письма, скорее всего, даже не подозревал, насколько был прав и как точно его представления о литературном пути были в тот момент применимы к Достоевскому.

«Бесы» стали кульминацией литературной карьеры Достоевского — если ее понимать именно как путь: «узкий и рискованный».

Прав был корреспондент и в том, что Достоевский «выступил и не сворачивает». Подразумевалась, разумеется, начальная стадия литературной карьеры.

И, воспользовавшись поводом пропущенного в 1871 году двойного юбилея, остановимся и попробуем посмотреть назад: узкий и рискованный путь Достоевского в литературу начинался в Москве, на бездушие и безразличие которой сетовал современник.

На вопрос, в какой семье родился и воспитывался будущий писатель Федор Достоевский, можно отвечать по — разному. Можно вспомнить, что ближайшие его предки, как со стороны отца, так и со стороны матери, были люди «среднего, темного круга»: бурсаки, семинаристы, священники, сидельцы в лавках, приказчики, купцы, лекари, интеллигенты — разночинцы. Можно отметить их социальный статус: городские мещане, скромные, в основном очень небогатые, а то и вовсе бедные обыватели. Можно уточнить, что Достоевский, его отец и старший брат Михаил были занесены в книги потомственного московского дворянства (впрочем, это не слишком сказалось на быте и общем укладе жизни лекаря Мариинской больницы для бедных и его большого семейства).

Важно другое: писатель Федор Достоевский рос и воспитывался в семье читателей, то есть людей, не чуждых книжной культуре и ценностям образованного круга.

Нет, однако, никаких свидетельств, подтвердающих, что его родители — Михаил Андреевич и Марья Федоровна Достоевские — читали что‑нибудь для себя. Их эпистолярное наследие (16 писем отца и 9 писем матери), дошедшее до нашего времени и опубликованное наследниками, не содержит ни одного «книжного» или «отвлеченного» сюжета: переписка наполнена бытовыми и семейными подробностями, а также хозяйственными распоряжениями. Лишь стилистика этих писем, их эмоциональный колорит, а также речевые выражения могут косвенно доказывать принадлежность корреспондентов к той или иной словесной культуре — семинарско — канцелярской у отца и возвышенно — сентиментальной у матери — на общем фоне бытового просторечия.

Скорее всего, супруги Достоевские смогли осознать себя читателями — книгочеями, лишь став родителями и воспитателями своих семерых детей. И та непреклонная настойчивость, с которой М. А. и М. Ф. Достоевские стремились вывести в люди своих четверых сыновей и трех дочерей, заслуживает огромного уважения: незаурядность их родительских амбиций, не слишком все‑таки обычных для того круга, к которому они принадлежали, была в конце концов вознаграждена — хотя им, родителям, этого увидеть было не дано.

Ф. М. Достоевский остался полусиротой в шестнадцать лет, когда в 1837 году умерла мать, и стал круглым сиротой в восемнадцать, когда в 1839 скончался отец.

Но именно он, обессмертивший свой род и поднявшийся над своей родней — обычными, рядовыми людьми — на неизмеримую высоту, смог осознать, как ему повезло с родителями, — при всей трагичности его сиротства, при всей тяжести воспоминаний об угрюмом нраве отца и его страшной кончине, навеки омрачившей память детей.

Достоевский никогда и ничего не писал о своих родителях, их имен нет ни среди писем, ни в «Дневнике писателя», полного воспоминаний детства и юности. Лишь единственный раз нарушил он молчание, когда нужно было подбодрить младшего брата. «Я, голубчик брат, — писал он Андрею Михайловичу в марте 1876 года, — хотел бы тебе высказать, что с чрезвычайно радостным чувством смотрю на твою семью. Тебе одному, кажется, досталось с честью вести род наш: твое семейство примерное и образованное, а на детей твоих смотришь с отрадным чувством. По крайней мере, семья твоя не выражает ординарного вида каждой среды и средины, а все члены ее имеют благородный вид выдающихся лучших людей. Заметь себе и проникнись тем, брат Андрей Михайлович, что идея непременного и высшего стремления в лучшие люди (в буквальном, самом высшем смысле слова) была основною идеей и отца и матери наших, несмотря на все уклонения».