Лариса Никифорова - Дворец в истории русской культуры. Опыт типологии

Государство Киевская Русь, как и предшествовавшее ему государство «Русская земля» [268] , представляли собой союз «самостоятельных полугосударств» или «городов-государств» – территориальных образований, волостей с центром в главном городе, который играл роль политико-административного, военного и культового центра. Раздробленность была связана с «вызреванием» местных общин, которые постепенно приобретали характер самостоятельных волостей со своим главным городом и своим князем. Период дробления государства Киевская Русь на отдельные центры – «знак не столько роста княжеской семьи, сколько возросшей самостоятельности пригородов» [269] . Т. н. удельные княжества были не княжествами-монархиями, а республиками с ярко выраженной общинной демократией, при этом политическое единство было обеспечено, прежде всего, единством княжеского рода [270] . Один из исследователей назвал княжескую власть «коллективным родовым сюзеренитетом» – это политическая структура, при которой функции правителя (точнее ансамбль функций исполнительной власти) принадлежали не одному лицу, но княжескому роду в целом, в ней отсутствовало не только единовластие, но и самовластие [271] .

В политической культуре домонгольского времени переплетались два типа власти. Первый, патриархальный в своей основе, подразумевающий возрастную специализацию деятельности, был представлен вечевым правом и отношениями внутри княжеского рода. Второй, новый, собственно Средневековый, строился на договорных отношениях (между князем и данниками, князем и вече), на отношениях личной верности, связывавших князя и дружину. Два типа власти, патриархальный и договорно-даннический существовали в противоречивом единстве, что свойственно средневековым отношениям власти вообще. Так, сама возможность выбора вечевой властью князя была обеспечена родовыми отношениями внутри княжеского рода, возможностью выбора из братьев или дядьев, из различных ветвей одного рода.

Кровнородственные связи и отношения личной преданности переплетались, иногда становились неразличимы, часто приводили к конфликтам. Подобные структуры власти свойственны многим раннесредневековым государственным образованиям Западной и Восточной Европы, прослеживаются и в королевстве франков, и на западно-славянских землях [272] .

Сакральная легитимация княжеской власти включала в себя сакрально-магический компонент, укорененный в глубокой Древности и подразумевающий непосредственность взаимоотношений князя с миром богов и природных сил. Принятие христианства, инициированное сверху, привнесло в сакральную легитимацию княжеской власти символический принцип, не упразднив магическую составляющую. Структура княжеского дворца представляет для нас интерес как репрезентация взаимоотношений между двумя формами сакральной в своей основе власти.

Княжеский двор состоял из множества построек самого разного назначения и представлял собой замкнутый, самодостаточный организм. На территории княжеских дворов и в непосредственной близости от них располагались языческие капища [273] , курганы [274] , а сам князь сочетал функции правителя и жреца. Князь обеспечивал святилища долей дани и военных трофеев, «возможно, это была десятая часть поступлений на княжеский двор, перенесенная затем князем Владимиром и на христианский культ» [275] . Реформа язычества и создание единого пантеона богов во главе с Перуном, предпринятая Владимиром Святославичем, была правомерна с точки зрения магического компонента княжеской власти.

С точки зрения сакрально-магических, т. е. непосредственных, взаимоотношений между миром людей и миром богов, князь не был исключительной фигурой – на каждом дворе были свои домовые святилища. Кроме того, сфера сакрально-магического не ограничивалась капищами. Подобно тому, как вся природа была населена божествами, так и все пространства человеческой жизни были полны ими. Все постройки, сохраняя преемственность по отношению к архаическим временам, были медиаторами между посюсторонним и потусторонним мирами. По существу, каждый, так или иначе, вступал в непосредственный контакт с добрыми и злыми силами, «всего лишь», переходя через порог или затапливая печь [276] .

Множественность построек княжеского двора, отразившаяся в названии хоромы , начиная с И.Е. Забелина, связывалась с конструктивными особенностями деревянного зодчества, для которого модулем постройки служит бревно, а модулем пространства клеть [277] . Если же предположить, что каждая постройка и каждая функция наделены помимо конструктивных свойств еще и магическими, то хоромность дворов вполне адекватна множественности «непосредственного» присутствия многочисленных божеств языческой культуры. В этом отношении княжеский двор был подобен другим дворам своего времени, не отличаясь от них качественно – разве что размерами и количеством клетей, истьб, сенниц, и, конечно, диапазоном магических функций, имевших отношение к общине в целом [278] . Сам князь по сравнению с остальными членами общины был первым среди равных, но не единственной, исключительной фигурой.

Самое существенное, что происходило на княжеском дворе и отличало его от других дворов, – здесь сосредотачивались прецеденты договорно-даннических отношений, нового, собственно Средневекового типа власти. Летописные сказания о русских князьях были интерпретированы В.Я. Петрухиным в связи с архаическим мотивом «недостачи», отсутствия или нарушения порядка и восполнением этой недостачи: «это один из универсальных этиологических мотивов фольклора, перешедших в раннеисторические тексты» [279] . Эпизоды разрешения «недостачи» и восстановления порядка создавали череду прецедентов, которые и составляли традиционное (этиологическое) обоснование права на власть [280] . В данном случае не важно, насколько достоверны описанные в летописях события – они систематизированы на основе общепринятой картины мира и включены в мифологическое предание, т. е. стали основой легитимности.

Среди самых ярких примеров прецедентов восстановления порядка– мщение княгини Ольги древлянам. Ряд эпизодов этой истории происходил на теремном дворе княгини Ольги в Вышгороде – «терем камен» на теремном дворе, упоминаемый в «Начальной летописи», был назван первым «русским дворцом» еще в середине XIX века [281] . «Здесь, – писал И.Е. Забелин, – погибли лучшие мужи древлян «в яме великой и глубокой», нарочно для этого ископанной. Может быть, здесь же была и та истопка , мовница, баня, в которой другие мужи древлянские парились по древнему русскому обычаю, по замыслу Ольги, «творили мовь», и потом были сожжены» [282] . Сходный эпизод, но относящийся к более позднему времени, связан с двором боярина Ратибора, на который пригласили половецкого хане Итларя. Для хана с дружиной истопили «теплую истьбу», в которой их настигли каленые стрелы [283] .