Александр Жолковский - Осторожно, треножник!

Глава седьмая

Поехать, естественно, должен был наш приятель. Он охотно согласился, и все шло как нельзя лучше. Уже утверждено было название курса: «Ненаписанный Пушкин», когда поездка неожиданно оказалась под вопросом. Как раз в это время в одном провинциальном городке между Москвой и Петербургом, кажется, Торжке, обнаружился неизвестный ранее архив знакомых семьи Гончаровых. В нем могли содержаться свидетельства о замыслах Пушкина, и нашего приятеля захватила идея стать их первоинтерпретатором. Однако тогда пришлось бы отказаться от Америки. Он долго колебался, но, привыкши для звуков жизни не щадить, в конце концов выбрал архив, тем более что находчивая жена подсказала ему компромиссный вариант – вместо себя послать ее, тоже как-никак пушкинистку. Американцу с трудом, но все-таки удалось в последнюю минуту это устроить, учитывая, что фамилия лектора практически не менялась, да и название курса требовало лишь минимальной, почти не заметной невооруженному глазу редакции – «Ненаписанный Пушкин» становился «Недописанным». В сентябре мадам уже прогуливалась среди пальм по солнечному кампусу, знакомилась с библиотекой и под дружеским руководством своего спонсора готовилась к занятиям.

Наш приятель тем временем вернулся из командировки со щитом. Правда, упоминаний о Пушкине в новонайденных бумагах не оказалось, но он решил все равно их опубликовать, сопроводив комментариями и таким образом введя в научный обиход как пример отрицательного результата. Поэтому он с полнейшим добродушием отметал наши шутки о соблазнах, которым подвергается в знойной Флориде (или Калифорнии) его чистейшая мадонна. Особенно витийствовал на эту тему сексолог, утверждавший, что вообще все беды в жизни от женщин. Но спокойствия нашего приятеля он поколебать не мог.

– Да-да, я знаю все, что вы можете сказать, – говорил тот. – Я уже написал ей о ваших инсинуациях и, кстати, напомнил ей письмо Александра Сергеевича к Наталье Николаевне насчет корыта и свиней, которые всегда найдутся. Она пишет, что свиней навалом, но корыто в целости и сохранности. Она даже показала мое письмо нашему американскому другу, и они вместе смеялись.

За этими разговорами семестр подошел к концу, и к Рождеству блудная жена вернулась под домашний кров.

Глава восьмая

Заговорив о блудной жене, я забежал вперед, но не очень далеко, ибо, хотя сначала отношения между ней и ее спонсором держались в строго коллегиальных рамках, довольно быстро они из этих рамок вышли. Впрочем, обо всем этом я узнал много позже.

Как это произошло, доподлинно не известно. Возможно, она почувствовала, что свою благодарность ей следует выразить в более ощутимых формах, и тонко, но и достаточно внятно, как умеют только женщины, выказала готовность, а он, со своей стороны, почувствовал эту готовность и подумал, что для полноценной акклиматизации и аккультурации гостья нуждается в более интимной поддержке, но так или иначе случилось то, что, как написал бы автор «Анны Карениной», не могло не случиться.

Случилось раз, и два, и, может быть, еще несколько раз, но вскоре перестало случаться (совершенно озадачив гостью, а заботливого спонсора заставив смущенно избегать ее взгляда), начало постепенно забываться и к концу семестра практически забылось. Точнее, было основательно забыто спонсором, хотя, быть может, и не совсем угасло в душе его гостьи. Так что ее реляции о неприкосновенности корыта были во многом, хотя и не на сто процентов, достоверны.

Наш приятель ни о чем таком, однако, не догадывался. Жена же, вернувшись к домашнему очагу, решила выкинуть всю эту амурную гиль из головы, полагая, что поводов вспоминать о ней больше не представится.

Увы, ее надеждам не суждено было сбыться.

Глава девятая

Видимо, чувство некоторой неловкости все-таки не целиком изгладилось из памяти американского слависта и продолжало неистребимо тлеть, побуждая к искуплению вины. В любом случае, он не оставлял мысли представить своим студентам знаменитого русского друга и через год или два именно с этим предложением в один прекрасный вечер в начале июня, с цветами и бутылкой вдовы Клико в руках, возник на пороге знакомого дома. Предложение было тем более естественным, что за истекшее время его научные интересы претерпели обратную метаморфозу: от пушкиноведения он опять обратился к народной струе в русской литературе и рад был бы передоверить свой пушкинский курс кому-нибудь другому.

Начал он, разумеется, издалека, с общих приятных воспоминаний, после чего признался в своей измене Пушкину – с Грибоедовым, которого лишь недавно открыл для себя и сразу же беззаветно полюбил как мастера русской афористики. Наш приятель отнесся к этому с истинным великодушием, однако позволил себе напомнить о необходимости соблюдать разумные пропорции. Грибоедов так Грибоедов; в конце концов, Пушкин любил его комедию и по первом же ознакомлении предрек, что половина ее стихов войдет в пословицу. Более того, встретив гроб с телом Грибоеда на Кавказе, он отдал ему дань уважения и упрекнул русское общество в лени и нелюбопытстве. Однако он видел и просчеты «Горя от ума». В январе 1825 года Александр Сергеевич писал своим друзьям Вяземскому и Бестужеву, что Чацкий не умен, ибо «первый признак умного человека – с первого взгляду знать, с кем имеешь дело». Недаром вслед за Александром Сергеевичем многие критики упрекали Чацкого в том, что со своими речами он обращается к Фамусову и Скалозубу, а своей любовью дарит недостойную ее Софью.

Тут гость не вытерпел и с горячностью, которой, видимо, заразился от московского друга, вступился за своего нового кумира, в волнении перескакивая с русского на английский и обратно.

– Что? Чацкий не умен, потому что любит глупую женщину! Your Aleksandr Sergeich should talk! Как это будет по-русски? Чья бы свинья мычала! Из жениных пажей!! Смеялся Лидин, их сосед!!! If he is so fucking smart, how come he is so fucking dead?! [337] Помните, в «Prizzi’s Honor», как это, «Честь Прицци»?..

Но закончить свою мысль, богато уснащенную паремиями, ему не довелось. К несчастью, как раз на словах о мычащей свинье из кухни в гостиную вошла хозяйка салона с чайным подносом. Услыхав эту реплику, она бросила на гостя негодующий взгляд и, сильно покраснев, со звоном брякнула поднос на стол. Хозяин по своему обычаю, кажется, не обратил на это внимания, что, впрочем, нисколько не умерило его гнева. Он страшно оскорбился за Пушкина и накинулся на американца. Все потонуло в хоре голосов: «Как ты мог?!» (хозяйка) – «А что я такое сказал?» (гость) – «Как у вас повернулся язык?!» (хозяин) – «Ну, про вашего Александра Сергеевича и слова не скажи!» (гость) – «Если на то пошло, ваш Александр Сергеич с персами насчет женщин тоже не очень разобрался!..» (хозяин) – «Ну, знаете!..» (гость) – и так далее.