Александр Жолковский - Осторожно, треножник!

Как я понимаю, у его раздражения есть – помимо внутреннего профессионального конфликта – два мощных источника. С одной стороны, это неистребимый консерватизм отечественного гуманитарного сознания, связанный с запоздалым приходом в Россию (не испытавшую Ренессанса и свыкшуюся с властным монологизмом) смеховой культуры, принципов плюрализма, релятивизма, амбивалентности, открытости к чужому, – консерватизм, требующий охраны святынь, жаждущий контролировать, цензурировать, предписывать, тащить и не пущать.

А с другой… с другой, боюсь, все-таки не просто вообще консерватизм, не вообще цензура, а цензура в специальном фрейдистском значении. Уж очень сильно сердится товарищ. Ну что такого, в конце концов? Ну шуточки, ну эротические ножки, [306] ну что, брат Пушкин?! А вот что: Пушкин, который «наше все» и которым каждый подсознательно мечтает себя ощущать, ущемляется в самом что ни на есть причинном месте. Скажут тоже: мгновенье лишь! Впрочем, не знаю, привлекать ли Фрейда? Вероятно, не стоит?..

Литература

Жолковский А. К. 1977. «Я вас любил…» Пушкина: инварианты и структура // Известия Академии Наук СССР, Серия литературы и языка, 36, 3: 252–263. (Перепеч. в кн.: Избранные статьи о русской поэзии, 2005: 46–59.)

Жолковский А. К. 1994. Графоманство как прием (Лебядкин, Хлебников, Лимонов и другие) // Жолковский А. К. Блуждающие сны и другие работы. М.: Наука – Восточная литература. С. 54–68.

Жолковский А. К. 1999. Очные ставки с властителем: из истории одной «пушкинской» парадигмы // Пушкинская конференция в Стенфорде. 1999. Материалы и исследования / Ред. Дэвид М. Бетеа, А. Л. Осповат, Н. Г. Охотин, Л. С. Флейшман. М.: ОГИ, 2001. С. 366–401.

Жолковский А. К. 2003. Эросипед и другие виньетки. М.: Водолей.

Жолковский А. К. 2005а. Cчастье и права sub specie infinitivi [ «Из Пиндемонти» Пушкина] // Жолковский А. К. Пушкин и его современники: Сб. научных трудов. СПб.: Изд-во СПб ИИ РАН «Нестор-История»; «Академический проект». Вып. 4 (43). С. 451–473.

Жолковский А. К. 2005б. Интертекстуальное потомство «Я вас любил…» Пушкина // Жолковский А. К. Избранные статьи о русской поэзии. М.: РГГУ. С. 390–431.

Жолковский А. К. 2008а. «Пушкинские места» Льва Лосева и их окрестности // Звезда, 2: 215–228.

Жолковский Александр 2008б. Звезды и немного нервно. М.: Время.

Тынянов Ю. Н. 1977. Достоевский и Гоголь (к теории пародии) // Он же. Поэтика. История литературы. Кино. М.: Наука. С. 198–226.

[307]

Дед Мазай

В средних классах нашей школы № 50 русский язык преподавал старенький учитель Дмитрий Иванович по прозвищу Дед Мазай. Фамилии его не помню, не исключено, что Мазаев, но возможно, что нет и что прозвищем он был целиком обязан Некрасову и своему дедовскому облику. Во всяком случае, авторство принадлежало не нам, а прежним поколениям школьников, так что к нам это прозвище пришло уже освященное авторитетом традиции. Не помню также, чтобы само стихотворение «Дедушка Мазай и зайцы» на каком-либо этапе нами проходилось, хотя его мастерски аллитерированное заглавие было, конечно, у всех на слуху, удостоверяя адекватность прозвища и нашей самоидентификации с зайцами.

Дмитрий Иванович был лыс, морщинист, носил узкую козлиную бородку, одевался просто, но как бы с неким сельским шиком – черный пиджак, черная косоворотка, черные брюки, заправленные в черные смазные сапоги, – немного сутулился, а лицом, полурусским-полузырянским и совершенно неподвижным, напоминал восточного божка. С его евразийской внешностью, как и с некоторыми особенностями его педагогической манеры, хорошо согласовался тюркский колорит прозвища, подспудно ассоциировавшегося с Мамаем.

Это был учитель старой школы, человек с раньшего времени. На нашей памяти, когда мы были классе в шестом, ему исполнилась какая-то круглая дата, хочется сказать 70, но допустим даже, что только 60. Тогда он родился около 1890 года и, значит, был сверстником Пастернака и Мандельштама, а если держаться ориентации на сапоги и поддевку, то младшим современником Клюева и старшим – Есенина.

Он был неизменно суров, не улыбался, уроки спрашивал строго, а оценки ставил, руководствуясь правилом, которое охотно повторял:

– Как говорил мой школьный учитель, Бог знает на пятерку, я на четверку, а вы в лучшем случае на тройку. [308]

Провинившихся он ставил в угол, а особенно злостных нарушителей подвергал физическому воздействию, не очень болезненному, но обидному, ударяя их средним пальцем твердо выставленной руки в мякоть между плечом и ключицей (задним числом напрашивается мысль о джиу-джитсу). Телесные наказания в школе давно не применялись, налицо был типичный пережиток прошлого, но ни Мазая, ни дирекцию это не заботило.

Набросанный мной жесткий портрет явно противоречит положительному образу некрасовского охотника, лучшего друга детей и даже зайцев, которых он десятками спасает от весеннего половодья. Я уже в школе ощущал тут некоторую нестыковку и осмыслял прозвище Мазай как ироническое. Но теперь склонен думать иначе.

Самое незабываемое воспоминание о Мазае – речь, произнесенная им в день его юбилея, вернее, в день, когда стало известно, что по этому случаю ему присвоено звание Заслуженного учителя. Новость мгновенно облетела школу, и когда он вошел в класс, мы стали нарочито шумно его поздравлять и требовать, в надежде оттянуть начало собственно урока, чтобы он сказал речь. Он не стал отказываться.

Это была самая короткая и впечатляющая речь, которую мне когда-либо довелось услышать.

– Ну что вам сказать? Материально звание мне ничего не дает, – обычным своим тусклым голосом проскрипел он и приступил к опросу.

Так вот, специально перечитанный сейчас стишок Некрасова кончается обращением Мазая к спасенным им и выпускаемым на волю зайцам:

Что и говорить, наш заслуженный Дмитрий Иванович, некрасовский дед Мазай, да и его знаменитый создатель были серьезные люди, знавшие, что почём и с какой стороны хлеб намазан.

Сардельки с человеческим лицом

Одним из ранних и навсегда запавших в душу знамений оттепели был открывшийся году в пятьдесят четвертом чешский ресторан «Пльзень». Все чешское, польское, венгерское, да даже и эстонское, играло в те времена роль первых ласточек новизны, еще соцлагерной по форме, но уже европейской по содержанию.

«Пльзень» располагался в ЦПКиО – Центральном парке культуры и отдыха им. Горького, рядом с Крымским мостом. Фирменным блюдом там были шпикачки , очень похожие на наши сардельки, но отличавшиеся как составом – белыми вкраплениями сала, – так и способом приготовления: крест-накрест надрезанные с обоих концов, при зажаривании они растопыривали восемь незабываемо подгоревших отростков. Кажется, надрезание диктовалось повышенной жирностью шпикачек, при высокой температуре требовавшей выхода. («Настоящие сосиски должны прыскать».)