Николай Вахтин - Русские старожилы Сибири: Социальные и символические аспекты самосознания

О том же обычае вспоминает и походская информантка (ж 38 ЧК). Перед нами, таким образом, довольно стройная картина, корни которой уходят, с одной стороны, в историю взаимодействия нескольких этнических групп, а с другой – в современную потребность в этнической самоидентификации, для которой религия является одним из главных маркеров. В истории религии этих районов был длительный период почти насильственного крещения, затем короткий, но очень жестокий и эффективный этап «антирелигиозной борьбы», затем период относительного безразличия властей к происходящему в домашней жизни и затем продолжающийся и поныне период «моды на церковь». Все это, наложившись на различные этнические группы, живущие в тесном контакте в течение длительного времени, имевшие (и до определенной степени до сих пор имеющие) различные представления об истинной религии, правильных верованиях, да еще и интенсивно влиявшие друг на друга, не могло не запутать ситуацию окончательно. Ясно одно: религиозные представления, обряды и верования интенсивно используются как старожилами, так и коренным населением в качестве этнокультурных маркеров, однако возникает ощущение, что в разных ситуациях даже одни и те же люди, отстаивая одну и ту же этничность, будут пользоваться этими маркерами по-разному. Одно из возможных объяснений этого, видимо, состоит в том, что, как мы уже говорили, реально старожильческие и другие обряды отправляются значительно реже, чем об этом говорится: религиозность и обрядовая сторона жизни существует преимущественно в дискурсе, в символической сфере, а не в реальной жизни.

Фольклор

Важным культурным маркером, поддерживающим колымскую, русскоустьинскую, марковскую этничность, является знание «старинных песен». Так, в Маркове знание песен служит одним из доказательств сохранности «казачьей культуры». Одна из наших информанток, пропев несколько частушек «на марковском языке» (см. ниже), добавила:

А остальные песни мы по-русски поем. Это я пою в память наших бабушек. Они нам передали, мы и поем. Может быть, у нас корни такие, казачество. Камчадалы же были, вступали в связь с местным населением, оттуда мы и произошли (ж 39 АН).

Сохранность песен «с XVII века» подчеркивают как сами Марковцы —

Красивые у нас песни. Это казаки принесли их. Триста лет назад они их пели, и мы горошинка по горошинке собирали эти песни, когда… вспоминали, восстанавливали (ж 39 МК), —

так и «посторонние» – ср. отрывок из интервью с чукчанкой, прожившей в 1970-е годы в Маркове несколько лет:

Их поколение все брали от старушек. И даже эти их искажения слов в песнях – они не поправляли на чисто русский: как песня прежде пелась, так они и пели. У них в танцах, в песнях своя культура. Они не русские вроде бы, но и не наши, не как вот мы [чукчи] сами себя считаем. У них своя жизнь, свой диалект и своя культура. И от русских, которые жили в Марково, они тоже отличались (ж 35 АН).

До недавнего времени (1980-е годы) в селе существовал фольклорный ансамбль «Марковские вечорки» (изредка он собирается и до сих пор), исполнявший эти песни [96] . Точно такой же «старорусский коллектив» есть в Черском («Колымские вечорки») и в Походске («Россоха»). Песня «Россоха» – визитная карточка походчан; такая же визитная карточка в Маркове и Русском Устье – «Виноградье». «Это, вообще-то, нижнеколымская песня, но ее пели по всей Колыме». Приведем один из вариантов текста этой наиболее популярной и символически значимой песни, которую поют от Индигирки до Камчатки – «Виноградье» (записан в Маркове):

Уж мы ходили, виноградчики,

Пришли мы, пришли, добрый господину,

Виноградье красно-зеленое!

Коляда-коляда, отворяй ворота!

Виноградье красно-зеленое!

Не откроешь ворота, подавай пирога.

Виноградье красно-зеленое!

Хозяйку-то звали, стол накрывали.

Виноградье красно-зеленое!

Хозяина звали, стол столовали.

Виноградье красно-зеленое!

Мы хозяина дарили куньей шубой.

Виноградье красно-зеленое!

Мы хозяйку дарили золотым кольцом.

Виноградье красно-зеленое!

Малы детушки по дому как оладушки (колачики) в меду.

Виноградье красно-зеленое!

Сеем, веем, посеваем,

С Новым годом поздравляем.

Виноградье красно-зеленое! [97]

Однако при внимательном рассмотрении оказывается, что с музыкальной точки зрения эти «сохранившиеся с XVII века» песни представляют собой очевидную «реконструкцию традиции»: [98]

Музыкальное исполнение песен не дает никаких оснований для утверждения, что марковцы «сохранили казачий фольклор». Так, по музыкальным особенностям исполняемых в Маркове песен невозможно определить их региональную принадлежность. По-видимому, в состав хорового ансамбля входят в основном сравнительно молодые люди, и явно чувствуется диктат руководителя, воспитанного на культуре полународно-академического облагораживания хорового пения.

Соответственно вкусам подбирается репертуар: песни, как правило, общерусского распространения, «шлягеры» русского народного хора – «Ой да ты, калинушка», «Молодая, молода», «Во саду ли, в огороде» и т. д. Все эти песни разучены по партиям, поэтому не может идти никакой речи об импровизационности и народном многоголосии. Кроме того, все исполняется очень «выразительно», мягким, округлым звуком, отчего становится невозможно распознать и тембровые характеристики исполнителей. Исполнительская интерпретация сказывается также в исполнении песен практически всех жанров под балалайку.

Что касается казачьего фольклора, то если он и сохранился, то в очень незначительной степени. Так, песня «Молодая, молода» – действительно, казачья плясовая, однако она уже давно вошла в классический репертуар народных хоров. Песня «Снежки белые, пушистые» – очень широко распространенный текст (как правило, на территории средней полосы России). Марковский вариант напева – явно не казачий.

В данном ансамбле встречаются два интересных вида многоголосия: исполнение в октаву с микстовым верхним голосом (как на Севере, в Поволжье) и элементы терцовой вторы (старожилы Сибири). Однако никаких выводов на этом основании о региональном происхождении песен сделать нельзя, поскольку эти виды многоголосия могут быть объяснены творческими фантазиями руководителя.

Таким образом, если не в отношении слов, то в отношении музыкальной стороны песен перед нами явно поздняя стилизация, «изобретенная традиция» (Hobsbawm 1983), используемая как этнокультурный маркер. При этом некоторые тексты песен, возможно, действительно «передавались от матери к дочери», хотя и с неизбежными искажениями.

Язык как этнокультурный маркер

Язык, как известно, является основным (или, по крайней мере, одним из основных) этнодифференцирующим признаком. Следует отметить, однако, что существуют большие отличия в том, как используется этот маркер самими «заинтересованными лицами», с одной стороны, и официальными властями и исследователями – с другой. Принято считать, что сами люди судят о своей и чужой этнической принадлежности по языку. Вероятно, в большинстве случаев дело обстоит именно таким образом. Однако хорошо известно, что в определенных ситуациях, для того чтобы отделить себя от какой-либо группы, говорящей на том же языке, люди склонны подчеркивать реально существующие в языке отличительные черты (иногда даже создавать их искусственно, см. Головко 2001) или «выдумывать» их, т. е. утверждать, что разница между (территориальными) вариантами языка существует, при том, что с точки зрения языковой структуры это не подтверждается никакими фактами. Важно подчеркнуть, что с социолингвистической точки зрения разница между реальными и «выдуманными» языковыми отличиями оказывается несущественной: в данном случае имеет значение лишь то, что сами члены группы убеждены в том, что они говорят не так, как члены другой группы. Точно так же, если две группы ищут точки соприкосновения, пытаются обнаружить как можно больше общих черт между собой, реально существующие отличия в языковой структуре могут членами этих групп легко игнорироваться, «не замечаться». Таким образом, при конструировании этнических границ сами люди достаточно гибко обращаются даже с таким, казалось бы, «незыблемым» этническим маркером, каким является язык.