Игорь Фролов - Уравнение Шекспира, или «Гамлет», которго мы не читали

Почти так же о «безумии» героя рассуждает в своей дипломной работе (1916 г.) будущий известный психолог Лев Выготский:

«Это как бы громоотводы бессмыслицы, которые с гениальной расчетливостью расставлены автором в самых опасных местах своей трагедии для того, чтобы довести дело как-нибудь до конца и сделать вероятным невероятное, потому что невероятна сама по себе трагедия Гамлета так, как она построена Шекспиром; но вся задача трагедии, как и искусства, заключается в том, чтобы заставить нас пережить невероятное, для того чтобы какую-то необычайную операцию проделать над нашими чувствами. <���…> Безумие введено в таком обильном количестве в эту пьесу для того, чтобы спасти ее смысл. Бессмыслица отводится, как по громоотводу, всякий раз, когда она грозит разорвать действие, и разрешает катастрофу, которая каждую минуту должна возникнуть».

Перед нами наглядный пример того, как попытка рационально объяснить видимые иррациональности текста, не выходя за его пределы, заканчивается откровенной неубедительностью и многословием, скрывающим отсутствие ясного смысла. Шекспир-«пациент» ввергает самих «докторов» в состояние «затемненного» сознания – незаметно для себя они начинают строить объяснения в тех же иррациональных координатах, которые собирались преобразовать в простые и понятные.

Самым честным из всех дотошных читателей оказался Лев Николаевич Толстой – и позволить такое мог только он – тот, кто сознательно или подсознательно чувствовал себя Шекспиром современности. После собственных попыток штурма этой крепости, Толстой, так и не найдя разумных подходов, в своей статье «О Шекспире и о драме» просто-напросто разрубил этот литературный гордиев узел. Приведем мнение классика русской литературы по возможности полно, поскольку в своей антишекспировской статье Толстой сконцентрировал все основные противоречия, которые до сих пор беспокоят любого читателя «Гамлета».

«…Ни на одном из лиц Шекспира так поразительно не заметно его, не скажу неумение, но совершенное равнодушие к приданию характерности своим лицам, как на Гамлете, и ни на одной из пьес Шекспира так поразительно не заметно то слепое поклонение Шекспиру, тот нерассуждающий гипноз, вследствие которого не допускается даже мысли о том, чтобы какое-нибудь произведение Шекспира могло быть не гениальным и чтобы какое-нибудь главное лицо его в драме могло бы не быть изображением нового и глубоко понятого характера. Шекспир берет очень недурную в своем роде старинную историю о том, <���…> с какой хитростью Амлет, ставший впоследствии королем Дании, отомстил за смерть своего отца Хорвендилла, убитого его братом Фенгоном, и прочие обстоятельства этого повествования, или драму, написанную на эту тему лет 15 прежде его, и пишет на этот сюжет свою драму, вкладывая совершенно некстати (как это и всегда он делает) в уста главного действующего лица все свои, казавшиеся ему достойными внимания мысли. Вкладывая же в уста своего героя эти мысли, <���…> он нисколько не заботится о том, при каких условиях говорятся эти речи, и, естественно, выходит то, что лицо, высказывающее все эти мысли, делается фонографом Шекспира, лишается всякой характерности, и поступки и речи его не согласуются.

В легенде личность Гамлета вполне понятна: он возмущен делом дяди и матери, хочет отомстить им, но боится, чтобы дядя не убил его так же, как отца, и для этого притворяется сумасшедшим, желая выждать и высмотреть все, что делается при дворе. Дядя же и мать, боясь его, хотят допытаться, притворяется ли он, или точно сумасшедший, и подсылают ему девушку, которую он любил. Он выдерживает характер, потом видится один на один с матерью, убивает подслушивающего придворного и обличает мать. Потом его отправляют в Англию. Он подменивает письма и, возвратившись из Англии, мстит своим врагам, сжигая их всех.

Все это понятно и вытекает из характера и положения Гамлета. Но Шекспир, вставляя в уста Гамлета те речи, которые ему хочется высказать, и заставляя его совершать поступки, которые нужны автору для подготовления эффектных сцен, уничтожает все то, что составляет характер Гамлета легенды. Гамлет во все продолжение драмы делает не то, что ему может хотеться, а то, что нужно автору: то ужасается перед тенью отца, то начинает подтрунивать над ней, называя его кротом, то любит Офелию, то дразнит ее и т. п. Нет никакой возможности найти какое-либо объяснение поступкам и речам Гамлета и потому никакой возможности приписать ему какой бы то ни было характер.

Но так как признается, что гениальный Шекспир не может написать ничего плохого, то ученые люди все силы своего ума направляют на то, чтобы найти необычайные красоты в том, что составляет очевидный, режущий глаза, в особенности резко выразившийся в Гамлете, недостаток, состоящий в том, что у главного лица нет никакого характера. И вот глубокомысленные критики объявляют, что в этой драме в лице Гамлета выражен необыкновенно сильно совершенно новый и глубокий характер, состоящий именно в том, что у лица этого нет характера и что в этом-то отсутствии характера и состоит гениальность создания глубокомысленного характера. И, решив это, ученые критики пишут томы за томами, так что восхваления и разъяснения величия и важности изображения характера человека, не имеющего характера, составляют громадные библиотеки. Правда, некоторые из критиков иногда робко высказывают мысль о том, что есть что-то странное в этом лице, что Гамлет есть неразъяснимая загадка, но никто не решается сказать того, что царь голый, что ясно как день, что Шекспир не сумел, да и не хотел придать никакого характера Гамлету и не понимал даже, что это нужно. И ученые критики продолжают исследовать и восхвалять это загадочное произведение, напоминающее знаменитый камень с надписью, найденный Пиквиком у порога фермера и разделивший мир ученых на два враждебных лагеря».

Тем, кто читал «Гамлета» с пристрастием, приходится признать, что Толстой прав в своей резкой оценке этой пьесы. Но, принимая позицию адвоката Шекспира, нужно сказать, что яснополянский старец прав лишь в том случае, если рассматривать пьесу исключительно как художественное произведение. Тогда, учитывая законы классической драмы (которые, так или иначе, действуют и в современной драматургии), можно заметить, что «Гамлет» не отвечает требованиям этих законов по многим пунктам.

В качестве основной претензии выдвигается несоответствие темы (трагедия мести) и решения этой темы главным героем (полное бездействие при полной решимости отомстить). Отсюда – множество интерпретаций личности Гамлета – он и первый рефлексирующий герой, он и гуманист, ненавидящий насилие (при этом с легкостью убивающий Полония, посылающий на смерть Розенкранца с Гильденстерном), он и экзистенциалист, и философ – и просто злое, бесчувственное существо, сеющее вокруг смерть и хаос… Но все эти крайности сходятся в конце концов в личности самого Шекспира. Со времен Толстого ничего не изменилось – не в силах разрешить поставленную автором загадку, расшифровщики художественного ребуса оправдывают это тем, что мы имеем дело с творением истинного Гения, который создал не просто героя, а свое подобие – следовательно, поступки и психология этого героя так же недоступны для понимания простых смертных, как психология и поступки Гения, пути которого аналогичны божественным, а значит, неисповедимы. Как правило, в этом логическом тупике и заканчиваются путешествия всех психоаналитиков-литературоведов, которые они век за веком предпринимают с целью расшифровать личность принца Гамлета, персонажа пьесы.