Андрей Ястребов - Пушкин и пустота. Рождение культуры из духа реальности

Одна из задач ТВ – цементировать текстом классики хаос реальности, скреплять безбрежность современных концепций очевидно красивой декларацией верности всему моральному. В результате получается вполне сносный и убедительный комикс на тему проекта нового имперского мышления.

Популярны на российском ТВ многочисленные культурно-просветительские дискуссии. В историю словесности, в эту пушкинско-чеховскую вотчину пробираются все, кому не лень цитировать и пародировать. Здесь простительно обильное выкусывание мыслей из произведения и их самое неожиданное толкование. Классика одна (при всем своем видимом многообразии имен), цитирующих – тысячи, но каждый претендует на правообладание Пушкиным-Чеховым. В пылу борьбы за роль правопреемника каждый цитирующий потребляет классику в том формате, который ему удобен. Кто-то позволяет себе театрально усомниться в ее истинности, другие усердно покрывают ее позолотой. При этом авторские права классики не учитываются. Главное – соблюдение собственных прав.

В обсуждении культуры эксплуатируются провокационные приемы, рожденные неугомонным карнавальным мышлением. Классика подвергается симулякрированию, интеллектуальному травестированию. Предлагаются самые неожиданные вариации прочтения, иногда до такой степени несуразные, что возникает подозрение: у телезрителя дислексия, он не способен научиться читать и никогда не слышал об обсуждаемых произведениях. Когда ревизия классического наследия заходит слишком далеко, по сценарию слово предоставляется строгому смотрителю – чиновнику социологического литературоведения, чьи идеи привычно купаются в водах Стикса. Хрестоматийные истины в очередной раз будут хрестоматийно озвучены.

Проблема отношений книги и ТВ, входящие в нее ингредиенты многообразны. Нет возможности обсудить весь их ассортимент, поэтому приходится ограничиваться лишь некоторыми аспектами. Иногда может возникнуть впечатление, что спор между защитниками ТВ и апологетами книги – оживленная дискуссия концептуально несхожих точек зрения. На самом деле – это демонстрация расхождения в частных взглядах относительно толкования давно установленных правил, которые самой цивилизацией не ставятся под сомнение.

Нелепы сами выпады против ТВ, как и безудержная защита книги. ТВ – детище цивилизации и коммуникации ХХ века, каким в дотелевизионную эру была книга.

Следует произвести инвентаризацию свойств, интенций и качеств носителей информации, сравнить их воздействие на человека. Литература – проект очень медленного и серьезного проживания-переживания. Читатель погружался в тихий омут хороших и трагических слов о печальностях любви и смыслах жизни, книга воспринималась посредником между воспоминаниями, настоящим и провидческими порывами, учила быть требовательными к себе, взыскательными в любви и трудолюбивыми в развитии души.

Мир карнавального ТВ более разнообразен. Когда нужно, он не желает знать рефлексии, когда возникает иная надобность, бесстыже заразительное веселье сменяется старческой глубокомысленностью. Затем пафос серьезности в аналитических и культурно-просветительских передачах непременно сменится гепатитным сиянием безудержного хохота ситкомов. Общий характер сетки ТВ-вещания совмещает балаган, вкрапления серьезности, ориентированность на философский анализ.

Безусловно, в любом разговоре о ТВ всегда самое время процитировать прокурорское заявление М. Брэдбери: «Оргия постепенно вытесняет мессу, становится первым причастием». Подобных цитат можно наскрести сотни. При этом не следует забывать, что критических высказываний в адрес книги наберется не меньше.

Книга не задавалась целью утешать религиозными смыслами и предлагать безусловные высшие этические императивы. Она навязывала волю художника, как правило, далекую от патриархальной нормы и непременно в провокационном виде. У защитников книги на вооружении найдется немало доказательств тлетворного влияния ТВ. При этом забываются многочисленные факты дурного влияния книги на читателя.

Как показывает история взаимоотношений читателя с книгой, можно сделать не поспешный вывод, что зло, исходящее от литературы было не менее очевидным, чем опасность, идущая от ТВ. Ограничимся хрестоматийными примерами: многочисленные самоубийства поклонников Вертера после публикации гётевских «Страданий», или вызвавшая не единичные подражания гибель Есенина, певца берез и печали.

Можно обратиться к иному типу примеров, вспомнить высочайшую оценку В. Лениным романа «Что делать?» и повести «Палата № 6». Если экстраполировать логику критиков ТВ на этот сюжет, можно заявить, что в революции и последующих бедствиях виноваты Чернышевский и Чехов. Абсурд подобных умозаключений очевиден.

Если у людей отбирают надежду, вместо нее остается пустота. У некоторых ее заполняет злоба и ненависть. И тогда возникает угроза насилия. Так было и в дотелевизионную эру. Обвинять во всем ТВ принципиально неправильно. Не следует допускать опасных преувеличений.

Книга относится к пессимистическим проектам культуры. Даже утверждая ту или иную идею, она представляет ее в драматических коллизиях; персонажи обнадеживаются, разочаровываются, печалятся, расстаются, умирают.

Книга приучает человека прибегать к эстетике страдания чаще, чем обеспокоенный здоровьем обыватель обращается к услугам дантиста. ТВ приглашает зрителя в мир, который создан на основе более сбалансированной расфасовки идей и образов. ТВ вносит в жизнь обаяние веселой картинки и энергию оптимизма, которых так не хватало письменной культуре. Однако нет ничего наивнее утверждения, будто ТВ – это исключительно веселье. Отстаивать мысль об исключительной степенности книги столь же сомнительно, книга по своей природе не менее карнавальна. Поиски правильных идей книжными героями – это своего рода идеологический карнавал. Полифония в романах Достоевского играет ту же роль, что и потасовка на ТВ. Крамольные мысли героев ТВ и уголовные идеи книжных персонажей указывают на общую направленность столь различных источников знаний и информации – они ищут вселенский ответ на каждый ничтожный вопрос, задаются целью обнаружить в микроскопическом грандиозный бытийный масштаб.

Мир, представленный в книге, непременно отмечен драматизмом существования и идеей непреложности одиночества. Писательские мироконцепции основывались на трагической рефлексии, на преодолении границ между традиционным мнением и революционной идеей. Книга учила умирать, и лишь в редких случаях действовать. В этом смысле книга редко когда была помощником читателю в акте приятия действительности. Писатель передавал экстремистский опыт некоего условного социально-психологического бытия, отметим, опыт, имеющий весьма косвенное отношение к банальной обывательской реальности.