Валерий Леонов - Пространство библиотеки: Библиотечная симфония

«Человеческие решения зависят от памяти о прошлом и от ожиданий будущего, — пишет в своём послании грядущим поколениям нобелевский лауреат, физик И.Р. Пригожин — … Дело будущих поколений — создать новую связь, которая воплотит как человеческие ценности, так и науку, нечто такое, что покончит с пророчествами о «конце Науки», «конце Истории» или даже о наступлении эры «Пост-Человечества». Мы находимся только в начале развития науки, и мы далеки от того времени, когда считалось, что вся вселенная может быть описана посредством нескольких фундаментальных законов… Задача, стоящая перед будущими поколениями, состоит в том, чтобы создать новую науку, которая объединит все эти аспекты, ибо наука до сих пор находится в состоянии младенчества… Один признак надежды — это то, что интерес к изучению природы и желание участвовать в культурной жизни никогда не были так велики, как сегодня. Мы не нуждаемся ни в каком «пост-человечестве». Человек, каким он является сегодня, со всеми его проблемами, радостями и печалями, в состоянии понять это и сохранить себя в последующих поколениях» [82].

Двадцатый век ушёл по-английски, не попрощавшись, оставив нам в наследство накопившиеся и нерешённые библиотечные проблемы. Многим они незаметны. Я допускаю, что когда-нибудь учёный, изучающий ушедшее столетие по темпам развития техники, вооружений, экономическим или политическим потрясениям, по завершении исследований вполне мог бы сказать: я не заметил ничего, что касалось бы библиотек и библиотечного дела; судя по всему они не так уж много значили в культуре данной эпохи.

Что же осталось в исторической памяти России? Подчинение библиотечного дела интересам правящей идеологии, насильственная централизация, перепрофилирование фондов, гигантские спецхраны, гибель и разграбление библиотек в войнах, пожарах, наводнениях, разочарование в происходящих переменах…

Но в том же веке делалось много, в принципе, правильного и хорошего: осуществлялось государственное руководство библиотечным делом, строились новые библиотеки, совершенствовалось комплектование фондов, росло количество библиотечных факультетов в вузах, шла интенсивная подготовка учебных и научных кадров, увеличивался выпуск библиографической продукции.

Остальное же станет далёким от нас, как Александрийская библиотека. Мало кому будут интересны дискуссии о советском библиотековедении, его сущности, проблемах, отличии от буржуазного; о советской библиотечно-библиографической классификации, её новизне по сравнению с универсальной десятичной и классификацией М. Дьюи; о библиографировании литературы по марксизму-ленинизму. Из разряда когда-то глобальных и принципиальных, краеугольных проблем они переходят в исследования локального масштаба, становясь фактом существования ушедшей библиотечной культуры. Воспоминания библиотекарей и воспоминания о библиотекарях и библиографах надолго останутся в архивах, пока о них в своих мемуарах не напишут другие [83].

Скорее всего прошедшее столетие назовут столетием испытаний и поисков . Оно запечатлело образ всей истории развития библиотечно-библиографического дела и науки в СССР, России и отношения к ним общества, стало свидетелем их расцвета, «нормального» состояния, а затем и «заката», осени. Если с этим согласиться, то интересно увидеть в XX в. не преддверие новой библиотеки, а, наоборот, завершение классического этапа её развития, увидеть традиционную библиотеку в её «осенней» фазе жизни, чтобы чётче понять, что отмирает, что уходит в прошлое навсегда, а что остаётся наследникам. Надо по возможности не упустить ничего наиболее важного из того, что уже найдено и опубликовано. Сохранить события, которые порой просто замалчивались или, наоборот, сочинялись и преподносились как реальные факты, в действительности никогда не бывшие.

В столетии испытаний и поисков было что-то, что постоянно сопутствовало человечеству, что не покидало его никогда. Это — надежда . «Нам нужна надежда…, — писал Карл Поппер в 1945 г. — Но большего нам не нужно, и большего нам не должно давать. Нам не нужна несомненность» [84]. Вспомним, что по В.И. Далю, слово надежда истолковывается как: 1. упованье, состояние надеющегося. 2. опора, прибежище, приют. 3. отсутствие отчаяния, верящее выжидание и призывание желаемого, лучшего. 4. вера в помощь, в пособие (Т. II, С. 412).

Надежда имеет ценность как состояние человека сама по себе. Как и любовь. Что является предметом надежды? Возможность нашего со-бытия с ожидаемым. Состояние надежды для человека становится даже большим, чем её исполнение. Через состояние надежды библиотека обещает читателю реальность возможного события с разыскиваемыми текстами… Рискну сейчас определить виртуальную библиотеку как библиотеку реальных возможностей для читателя, как библиотеку, где физически должно быть собрано, но не в одном месте, всё, что когда-либо было написано.

Что значит надежда для меня, почему сейчас пишу об этом? Потому, полагаю, что она никогда не даёт определённого ответа, не пугает несомненностью, вселяет ожидание, не торопит со скоропалительными выводами, учит быть терпеливым, может даже где-то и упрямым (хотя упрямства мне не занимать).

Подобно всем, кто в поисках ответа на свои информационные потребности находит единственный выход, надежда вновь предоставляет шанс, открывающий незнакомую перспективу. И опытные библиографы это хорошо знают. Они только в крайне исключительных случаях могут сказать читателю «нет», иначе это — потеря квалификации. Критически проверить себя, заглянуть внутрь своего Я — вот что значит общаться с надеждой.

Теперь с опорой на надежду попытаемся прочесть «Библиотечный финал», последнюю часть моей симфонии в прозе. Библиотечный финал — собирательное понятие, в нём предполагается рассмотреть возможные варианты дальнейшего бытия библиотеки и перспектив развития научных исследований. Каковы они, что нас ожидает? «Сумерки» библиотековедения — я бы поставил такой диагноз, изучая карту сегодняшнего их состояния. И библиотечная наука, и библиотека, и книга, используя медицинскую терминологию, находятся в состоянии ослабленного иммунитета. «Сумерки» надо понимать двояко: это и движение к ночи, к закату дня, но «сумерки» — это и надежда, ожидание рассвета, наступление нового утра [85].