Михаил Шелякин - Язык и человек. К проблеме мотивированности языковой системы

Этот принцип является одним из ведущих в историческом развитии языковых систем и давно обсуждается в лингвистике, особенно он интересовал младограмматиков. С одной стороны, в научной литературе утверждалось, что фонетические изменения знака направлены (чуть ли не преднамеренно) на их функциональные различия. Так, Ф. де Соссюр считал, что наблюдаются «те бесчисленные случаи, когда изменение означающего приводит к изменению понятия и когда обнаруживается, что в основном сумма различаемых понятий соответствует сумме различимых знаков» [Соссюр 1977: 153]. С другой стороны, Г. Пауль оспаривал это положение, полагая, что «в языке вообще не бывает звуковых дифференциаций, произведенных преднамеренно для обозначения какого-либо функционального различия; функциональное различие примыкает к звуковой дифференциации всегда лишь в результате вторичного развития – развития непреднамеренного и неосознаваемого говорящими субъектами, в основе которого лежит естественно возникающая ассоциация идей» [Пауль 1960: 259], т.е. функциональное различие использует уже имевшую место звуковую дифференциацию. В доказательство своей точки зрения Г. Пауль приводит следующие случаи. В немецком языке раньше некоторые фонетически различные слова имели тождественные значения, а потом стали различаться и функционально: Knabe (нов.-нем. «мальчик») и Кпарре (нов.-нем. «оруженосец») были в средневерхненемецком вполне тождественны по значению, и каждое из них объединяло в себе различные нововерхненемецкие значения этих слов. Точно так же Raben (нов.-нем. Rabe — «ворон») и Rappe (нов.-нем. «вороной конь») одинаково служили для обозначения птицы [Там же: 305]. По сути дела, подобной точки зрения придерживался и Э. Сепир, который, однако, акцентировал внимание на влиянии функционального различия на фонетические изменения означающих: «...раз звуки речи существуют лишь постольку, поскольку они являются символическими носителями значащих понятий и сочетаний понятий, почему бы могучему движению или постоянному явлению в концептуальной сфере не оказывать поощряющего или сдерживающего влияния на фонетическое движение. Я полагаю, что такого рода влияния могут быть вскрыты и что они заслуживают гораздо более внимательного изучения, чем это делалось до сих пор» [Сепир 1934: 145].

Можно полагать, что в истории языков имеют место и тот и другой (в понимании Г. Пауля и Э. Сепира) тип взаимного изменения между звуковыми и функциональными отношениями, за исключением однонаправленного изменения: «изменение означающего – изменение означаемого», так как многие фонетические изменения сначала, видимо, проходили эволюционный этап, не связанный с функциональным изменением. Это хорошо показал Э. Сепир на примере образования в английском языке форм множественного числа сущ. путем чередования типа foot (нога) / feet (ноги), mouse (мышь) / mice (мыши); долгое о в foti (из которого появилось foot) перед i (показатель мн. ч.) перешло в долгое о, а / в связи с сильным германским ударением на первом слоге превратилось в «бесцветное» е (foti—fote ), слабое е исчезло, а долгое о утратило свою «оглубленность» и превратилось в долгое е, затем – в i. Вместо слабого окончания мн.ч. i стало более сильное противопоставление чередования гласных, чему способствовало наличие «символического» чередования как прецедент «притягательной силы»: ср. sing – sang – sung = петь – пел – петый, см. [Сепир 1934: глава 8].

Другие факты показывают, что изменение функционального различия языкового знака может происходить: а) без его звукового изменения, но сопровождаться дополнительными средствами знакового различия, о чем уже шла речь выше в связи с проблемой омонимии и полисемии; б) с его звуковым изменением: ср. хотя (деепричастие и союз), но только хоть (союз), долой (из дол в дат. пад.). Если эти случаи считать сомнительными с точки зрения первичности/вторичности звукового и функционального различия, то в общем плане можно утверждать, что изменение функционального различия знака так или иначе всегда связано и с изменением в плане выражения, в отличие от звуковых изменений, которые могут и не сопровождаться функциональным изменением. Особенно часто сопровождается звуковым изменением функциональное переосмысление знака по ассоциации с другими знаками: ср. др.-русск. съвѣдетель и совр. свидетель.

В итоге можно сделать следующий вывод: язык стремится к той или иной знаковой дифференциации функционального различия и к усилению ее отличительности, используя в определенных условиях соответствующие звуковые и другие средства.

Принцип оптимальной знаковой дифференциации языковых единиц часто проявляется в изменениях морфологической структуры слова:

1) В морфологическом переразложении (морфемной абсорбции), когда в результате функционального и/или фонетического изменения (в том числе функциональной утраты и потери продуктивности) морфема (часть морфемы) поглощается другой морфемой и тем самым образуется новый знак с новым означаемым либо увеличенный знак со «старым» означаемым: ср. горошина – горошинка (два суффикса: -ин- и -к-) и снег – снежинка, пыль – пылинка (один суффикс - инк- со значением малой величины вещества), не доехать и недоделать (префикс недо- в значении неполноты действия), создание (суффикс ний- из суффикса - н – и -ий-), учитель (суффикс -тель) и властитель (суффикс - итель ). Таково было переразложение древних индоевропейских основ в пользу флексий в общеславянском языке, чем объясняется происхождение падежных флексий в древнерусском и современном русском языке. Впервые этот процесс был открыт И.А. Бодуэном де Куртенэ, который в «Заметке об изменяемости основ склонения, в особенности же их сокращении в пользу окончаний» назвал его «поголовным сокращением основ в пользу окончаний [Бодуэн де Куртенэ 1963, II]. Н.В. Крушевский несколько расширил этот закон и назвал его «стремлением последующих морфологических единиц поглотить единицы предшествующие» (см. его статью «К вопросу о гуне». Русский филологический вестник 1881, т. 5). Но общего объяснения этот процесс не получил в работах названных лингвистов.

Если учесть, что продуктом морфемной абсорбции являются новые или более усложненные корни, суффиксы, флексии, то можно полагать, что процесс переразложения отражает стремление языка дифференцировать «живое» коммуникативное означаемое и подкреплять эту дифференциацию изменением состава знака за счет поглощения смежного знака или его функционального изменения. Эти два процесса взаимодополняют друг друга: знаковая дифференциация при определенных возможностях стремится обрести и большую отличительность, которая может проявляться различным образом, и, наоборот, функциональное различие стремится к особому знаковому обозначению.