Михаил Шелякин - Язык и человек. К проблеме мотивированности языковой системы

Переходя к примерам из лексики на диаграммные знаки, Р. Якобсон приводит следующие случаи: во французском языке слово ennemi (враг), как констатировал Соссюр, «ничем не мотивируется»; однако же в выражении ami et ennemi (друг и враг) наблюдается явное сходство двух сополагаемых рифмующих слов; англ. father, mather и brother нельзя разделить на корень и суффикс, но второй слог этих терминов родства воспринимается как своего рода звуковой намек на их семантическое сходство; русский язык обнаруживает в пределах каждой пары названий цифр частичное сближение, например, семь – восемь, девять – десять : сходство (точнее – близость) означаемых соседних числительных приводит к их формальной близости.

Особенно много примеров приводит Р. Якобсон на звуковой символизм языковых знаков и его использование поэтами и писателями. В заключение он подчеркивает, что «система диаграмматизации, явная и обязательная для всей синтаксической и морфологической системы языка, но существующая в латентном и виртуальном виде и в его лексическом аспекте, разрушает догму Соссюра о произвольности» [Там же: 115] и что «иконические и индексальные составляющие языкового знака слишком часто недооценивались и даже вовсе не принимались во внимание» [Там же: 116]. В то же время Р. Якобсон отмечал преимущественно символический характер языка, считая символические знаки единственными знаками, способными обладать общим значением, в связи с чем цитирует следующий фрагмент из одной из работ Ч. Пирса: «Бытие символа состоит в том реальном факте, что нечто определенно будет воспринято, если будут удовлетворены некоторые условия, а именно если символ окажет влияние на мысль и поведение его интерпретатора» [Там же: 116 ].

Упрек Р. Якобсона в теоретической недооценке иконических и индексальных языковых знаков в целом справедлив. Но нельзя не отметить, что лингвистика и без влияния этого упрека накапливала соответствующий материал для доказательства главным образом иконичности языковых знаков. Еще М.В. Ломоносов в «Кратком руководстве к риторике» писал: «Простые идеи или слова располагаются: 1) по их «важности и низкости»... приличнее напереди положить важные, а потом и прочие, которые не столь высокие вещи значат: солнце, луна и звезды хвалят своего зиждителя, 2) по времени: ...он утро, день, вечер и ночь в роскошах препровождает» [Ломоносов 1952: 64], а в «Кратком руководстве к красноречию» к последнему примеру добавляет: дед, отец и братья [Там же: 213]. В § 250 этого руководства он отмечает: «По месту о верхних говорят прежде, нежели о нижних, о передних прежде, нежели о задних, и прочая» [Там же: 294].

Особенно много фактов, свидетельствующих о звуковой иконичности большого количества языковых знаков, было установлено в XX в. Так, в 1935 г. было опубликовано объемное «Исследование венгерских звукоподражательных выражений» чешского лингвиста В. Скалички [Скаличка 1967, русский перевод]. Его статья богата наблюдениями и заслуживающими внимания положениями, среди которых выделяется положение о том, что «слова, обладающие значительным элементом звукоподражания, очень точно передающие звук, повторяются в различных языках» [Там же: 284], с другой стороны, слова с менее точным подражанием звуку больше различаются в разных языках» [Там же: 285]’. Это вполне естественно, так как носители языка могут по-разному подражать звучанию в зависимости от выделенного в нем аспекта, если оно является сложным по своей природе.

В 1965 г. вышла важная для обсуждения проблемы книга А.М. Газова-Гинзбурга «Был ли язык изобразительным в своих истоках? (свидетельство прасемитского запаса корней)». На поставленный вопрос автор отвечает утвердительно, используя результаты своего исследования и исследований других лингвистов. При этом имеются в виду корни не только прасемитского языка, но и других многочисленных языков, с которыми сравнивается прасемитский язык.

Много интересных соображений и фактов из различных языков, касающихся звукоподражания, содержит книга И.Н. Горелова «Вопросы теории речевой деятельности» [Горелов 1987]. Автор обращает внимание на психологические феномены под общим названием «синестезия», когда звук ассоциируется у человека с цветом, контуром предмета, со зрительным ощущением, осязательными, вкусовыми, температурными восприятиями. Стали выходить и специальные монографии, посвященные проблеме языкового звукосимволизма: С.В. Воронина «Основы фоносемантики» [Воронин 1982], А.П. Журавлева «Фонетическое значение» [Журавлев 1974] и др.

Для понимания природы звукового символизма важны наблюдения психологов над развитием речи и сознания у детей. Так, Л.C. Выготский в главе «Мысль и слово» ч своей книги «Мышление и речь» (1934) отмечает, что «ребенок первоначально не дифференцирует словесного значения и предмета, значения и звуковой формы слова» [Выготский 1956: 337] и «слово и его звуковое строение воспринимаются ребенком как часть вещи или как свойство ее, неотделимое от ее других свойств. Это, по-видимому, явление, присущее всякому примитивному языковому сознанию» [Там же: 335]. «Простые опыты с детьми, – пишет Л.С. Выготский, – показывают, что еще в дошкольном возрасте ребенок объясняет название предметов его свойством: «Корова называется «корова», потому что у нее рога, «теленок» потому, что у него рога еще маленькие...» [Там же: 336].

Обобщая все сказанное в настоящем разделе, можно сделать следующий вывод: положение Ф. де Соссюра о произвольности языкового знака, даже с известными его уточнениями, преодолевается современным языкознанием, и его сторонников в этом отношении становится, видимо, все меньше. Современную лингвистику и развитие ее объяснительного аспекта не может удовлетворить тезис о произвольности языкового знака, так как его не удается никак объяснить ни исторически, ни теоретически.

4.2.2. О понятиях «произвольности» и «мотивированности» языковых знаков. Слово «произвольный» в русском языке имеет три значения: а) зависящий от воли, сознания (ср. произвольные движения), б) своевольный, основанный на наличном неограниченном произволе (ср. произвольное решение) и в) случайный, необоснованный (ср. произвольное мнение). Ф. де Соссюр употреблял французское слово I’arbitraire скорее всего в двух последних значениях, если судить по его следующим рассуждениям: «язык – условность, а какова природа условно избранного знака, совершенно безразлично» [Соссюр 1977: 48], «способ выражения в основном покоится на коллективной привычке, или, что то же, на »соглашении», «означающее немотивированно, то есть произвольно по отношению к данному означаемому» [Там же: 101]. Объединяет все указанные значения русского слова признак зависимости от воли человека, людей, поэтому языковой знак может быть и необоснованным. Это возвращает понятие «произвольности» знака к античной теории «тесей» (по обычаю, по установленным законам людей). Слово «мотивированный», напротив, означает «обоснованный, объяснимый, неслучайный, непроизвольный». Если исключить употребление слова «произвольный» в значении «случайный, безразлично какой», то «произвольность» в первом значении не исключает значения «мотивированности», поскольку мотивированность может определяться человеком, его волей и сознанием. Обычно же, как мы уже говорили, слово «произвольность» употребляется в лингвистике как синоним слова «условный» (все равно какой).