Коллектив авторов - Зарубежная литература XX века: практические занятия

Несколько «остраненный» взгляд Беллоу на современную американскую действительность, с одной стороны, делает мир его произведений колоритным, чуть гротескным, с другой же, многократно усиливает свойственное литературе США середины века чувство неприкаянности и отчуждения, придает ему универсальный смысл. Его герои стремятся к самоопределению – не к этническому или религиозному, а к экзистенциальному: «Что значит – быть человеком?»

Наиболее характерная, программная книга писателя – роман «Герцог» (1964). Заглавие книги (двусмысленность которого недоступна англоязычному читателю, но подкреплена русскими пристрастиями автора и отдельными русскоязычными словами в тексте) означает не аристократический титул, а еврейскую фамилию центрального героя. Мозес Елкана Герцог – человек отнюдь не «благородного происхождения», сын бутлегера-иммигранта, ставший философом, доктором наук, аристократом духа.

Фабула романа тривиальна, даже анекдотична: пожилой профессор, которого одурачили, обобрали и выставили из дома молодая жена и ее любовник, совершает ряд нелепостей. Поступки чудаковатого героя нарочито лапидарно и кратко перечислены в первом же абзаце «Герцога»:

Им овладело наваждение, и он писал письма решительно всем на свете... он перебирался с места на место... из Нью-Йорка на Мартас Виньярд, откуда моментально вернулся, через два дня улетел в Чикаго, а из Чикаго подался в поселок на западе Массачусетса. Укрывшись в сельской глуши, он безостановочно, неистово писал в газеты, общественным деятелям, друзьям и близким и, наконец, покойникам, начав со своих, никому не ведомых, и кончив известными всем.

Завязка действия – измена жены и развод – воссоздается чуть позднее (на следующих двух страницах) практически в том же стилистическом ключе, лишь за повествованием от третьего лица уже начинает угадываться несобственно-прямая речь: «Он предпочел витать в облаках, и прохвосты обобрали его дочиста». И далее:

Бездна обаяния была у Маделин, а еще она красавица и умница. Валентайн Герсбах, ее любовник, – тоже обаятельный мужчина, хотя и в более грубом, брутальном стиле. ...Герцог... ублажая новую жену, оставил престижное академическое поприще и купил большой старый дом в Людевилле, штат Массачусетс... с друзьями под боком (Валентайн Герсбах с женой)....

При этом очень странно складывалась семейная жизнь. Маделин разочаровалась. Она первая не хотела, чтобы он оставался ординарным профессором, но после года деревенской жизни переменила свои взгляды. Она-де слишком молода, умна, энергична и общительна, чтобы похоронить себя... Герцог написал в Чикаго относительно работы. Надо было еще подыскать место Валентайну Герсбаху. ...Таких людей, как Валентайн и Феба, сказала Маделин, нельзя заживо хоронить в этом захолустье. Чикаго выбрали потому, что Герсбах там вырос, остались кое-какие связи. ...Но, не прожив в Чикаго и года, Маделин решила, что с Мозесом ничего у них не клеится – и захотела развода. Он был вынужден дать его – а что делать? Развод был мучительным. Он любил Маделин, не представлял, как он будет без малышки-дочки. Но Маделин отказалась состоять с ним в браке.

Контраст между этим почти голым каркасом сюжета и облекающей его затем исключительно богатой и фактурной художественной тканью повествования разителен. За анекдотом раскрывается горькая, саднящая душу история заведомо обреченной, потому что слепой, любви: «эта ее детская истовость, страхи, религиозный пыл – плакать с этого хотелось», – так воспринимает герой молодую жену.

Эта любовь раз за разом натыкается, как на стену, на незаслуженную ненависть, предательство и циничный расчет и в конце концов расшибается о них:

Герцог только теперь начинал понимать, насколько продуманно освобождалась от него Маделин. За шесть недель до того, как выставить его, она убедила за двести долларов в месяц снять дом. Въехали, он повесил полки, расчистил двор, починил ворота гаража, вставил в окна вторые рамы. Всего за неделю до разговора о разводе она отдала почистить... его вещи и в последний его день покидала их все в коробку... И еще всякое было, грустное, комическое, жестокое – как посмотреть. ...Конечно, для Герцога это не было полной неожиданностью. Но он действительно надеялся, что дела шли на поправку. В ясный пронизывающий осенний день это все и случилось.

Вот как, в восприятии Герцога, выглядит данная сцена:

Она празднует победу (она готовила эту великую минуту и сейчас совершит долгожданное, нанесет удар), а он празднует труса, его можно брать голыми руками. ...Она говорила: – Мы больше не можем жить вместе. Ее монолог продолжался несколько минут. Грамотно излагает. Монолог, значит, репетировали, а он, выходит, все это время ждал, когда поднимут занавес. Их брак не из тех, что могут сохраниться. Маделин никогда его не любила. Сейчас она признавалась в этом. – Мне больно признать, что я никогда тебя не любила.... – Поэтому нет смысла продолжать все это. ...Она была в ударе. Она так жестоко разделалась с ним, пришла ему мысль, так натешила свою гордыню, что избыток сил прибавил ей даже ума. Он понял, что присутствовал в минуту, может быть, величайшего торжества ее жизни.

В его любви к Маделин всегда «было что-то зависимое. И поскольку она командовала, а он ее любил, приходилось мириться с тем, что выпадало». Так же Герцогу пришлось смириться и с ее требованием развода: «с чужими желаниями надо считаться. Живем не в рабское время», – формулирует он для себя эту ситуацию.

Личному кризису в судьбе героя предшествовал полный разлад в его профессиональной деятельности. Блестящий ученый, с прочной репутацией, «с большой верой в себя», «талантом полемиста» и определенным честолюбием, он одну за другой утрачивает все прежние позиции. «Женитьба на Маделин и уход из университета (потому что ей так хотелось)» привели к тому, что «Герцог сошел с академической стези», стал вести курсы в чикагском колледже, а затем в вечерней школе для взрослых в Нью-Йорке. Его творческая энергия теперь расходуется на обустройство дома, устройство карьеры Герсбаха в Чикаго, бесконечное, «до одурения» рецензирование чужих научных трудов – «халтуру за деньги». На собственную работу Герцогу не остается ни времени, ни сил: «восемьсот страниц сбивчивых препирательств, так и не подступивших к существу дела», перекочевывают в чулан, где и хранятся в старом саквояже, и ему «больно думать об этом». Кроме того, и «другие его честолюбивые замыслы один за другим расстроились», его вера в себя подорвана.

Обрушившийся на героя развод означал для него полный крах: «Он весь разваливался, распадался». Именно тогда Герцога и «стало заносить»: начались его беспрерывные перемещения и «бред перевода бумаги, письмовничества». Герцог пишет, например: «Дорогая мама! Относительно того, что я давно не приходил на твою могилу...». Налицо клиническая картина душевной болезни – в данном случае этот старомодный термин точнее, чем сменившее его ныне понятие психического расстройства. Лучше других понимает Герцога Сислер, с его «громыхающим русским акцентом», муж его давней приятельницы Либби: «Места себе не находите. Значит, у вас есть душа, Мозес. ...И ведь не выбросишь ее на помойку, стерву! Страшно она мешает, душа».