Игорь Лебедев - Шут и Иов

Только весной 1956 г. появилось странное (вне описанного контекста) официальное английское заявление, что в Соединенном Королевстве сохранилась часть кишечника Наполеона, и что он продырявлен. «Странно» это сообщение тем, что никаких частей кишечника, как и вообще чего-либо на Св. Елене у человека, умершего там, никто не изымал.

В Вене царствовал как раз тот император, который сменил отравленного императора Леопольда в 1792 г.; последний описан нами в связи с кончиной, смертью специфической, Моцарта. В принципе, все союзные монархи жаждали смерти своего страшного соперника — англичане (вспомним врача О'Мира) и французы (Монтолон) и приступили первые к этому. Но столь ценная жертва была у них похищена другими — Францем и Александром (после по эзотерическим каналам Карл X узнает об этом и смирится, но Монтолону его «служба» успехов в карьере уже не принесет).

Англичане получат доказательство смерти великого узника, а в «посвященных кругах Европы» будут знать, что человек с Корсики принесен в жертву «маат» од Большой Хеб-сед императора Франца — 30-летие правления [47] К тому же подождали, когда Наполеону исполнится 15 августа 1823 г. 54 года, число, делимое на 9 с момента коронации. . Но душой этого был Александр, который преподнес своему «августейшему брату» такой подарок — «космического» жертвенного быка Аписа, который должен был обладать 23-мя характерными признаками. 1823 г. давал удивительное совпадение по многим пунктам. «Отстоявшего в загоне быка до срока» закололи кинжалом. «Кинжалом бы твоим Буонапарте» отомстить тем, как бы говорил Пушкин в своей 10-й главе «Евгения Онегина», кто теперь угрожает и ему. Но на этом дело не кончилось. Долг платежом красен.

Упомянув ехидно о службе в «егерском полку с 1815 по 1823 г.» Белкина, Пушкин приводит еще одну конкретную дату. В чистовике «Письма» в Предисловии к «Повестям» говорится, что «Иван Петрович осенью 1828 г. занемог простудной лихорадкою, обратившеюся в горячку, и умер, несмотря на неусыпные старания уездного нашего лекаря, человека весьма искусного, особенно в лечении закоренелых болезней, как то мозолей и тому подобное. Он скончался на моих руках на 30 году от рождения…».

Но вот в черновике Пушкин еще более заостряет сарказм — Белкин у него умирает 16 ноября 1828 г. Почему такая точность? Иронизируя над мнимой смертью Александра «от горячки» 19 ноября, Пушкин берет старый прием переворачивания 9 в 6, и 6 в 9. Но почему 1828?

19 ноября 1828 г. в Вене таинственно умер Ф. Шуберт 36 лет. В 1933 г. в Германии вышла книга Элли Цизе, посвященная расследованию странной кончины композитора. За 3 дня до смерти Шуберт обедал в ресторане и заказал себе рыбу. После первого куска, он отложил рыбу и сказал, что она ему противна: он чувствует, как будто принял яд. Элли Цизе скрупулёзно по-немецки доказала в своей книге, что Шуберт был отравлен, но на вопрос «почему?», по существу, ответа не дала.

Шуберт — был «маленький долг» Франца ушедшему, но живому Александру [48] В 1828 г. Шуберту было 36, число, делимое на 9, а у Александра шел 27 год мистического царствования (с 1801 г.), тоже делимый на 9. , но главное, в другом. Зачем царю понадобилась такая игра под другого? На поверхности проблемы ответы ясны. Только в одиночку (т. е. без участия «братских эзотерических сил») изъять Наполеона и ликвидировать было трудно, к тому же его личность была слишком ценна, чтобы она не участвовала как жертва в самой большой мистерии, а наступавшей в царствие Франца. К тому же именно в Вене жил его любимый сын. Но, преподнеся «своему августейшему брату» столь ценный подарок, Александр получил то, что хотел. Тело не было выдано (а они требовали) ни представителям французского посольства в Вене, ни родственникам Наполеона. Александр искал не смерти Бонапарта как таковой (она была и так неизбежна), а смерти под своим контролем.

И последнее было самым главным в истории, начавшейся на Св. Елене, но не закончившейся сентябрьской ночью в Шенбруннском дворце в Вене.

Как известно, у Пушкина в 30-е годы было две творческих вспышки: осени 1830 и 1833 гг. Первая болдинская осень являла в «Повестях» и «Маленьких трагедиях» начальную ступень осознания Пушкиным своей судьбы, ее опасностей, и страстную надежду, что «чаша сия минет меня». Неудивительно, что все, кроме одной, «Повести» заканчиваются «игрушечным разрешением к лучшему», как писали тогда критики [49] В принципе, и «Станционный смотритель» описывает явно нетипичную судьбу женщины, увезенной богатым офицером. . Но перед вторым мощным взрывом пушкинского гения в 1833 г. («Медный всадник», «Сказки», «Пиковая дама») существует таинственное пятно в биографии поэта. Причем довольно интересно (и характерно) каким образом его пытались исследовать. Еще в 1910 г. маститый Н. О. Лернер писал, что Пушкин 10 октября 1832 г. выехал из Москвы в Санкт-Петербург, ссылаясь на письмо П. В. Киреевского к Н. М. Языкову. Позже Л. Б. Модзалевский обращается ко второму слою проблемы, сообщает: «Дальше Москвы Пушкин не поехал, вернувшись в Санкт-Петербург в срок», причем уже ссылается на Лернера! В письме Киреевского сообщение звучит так: «Третьего дня (т. е. 10 октября) уехал», но куда — не сказано, а Лернер прибавил «в Санкт-Петербург» самостоятельно! (куда ж Пушкин мог поехать, если «мы про него все знаем!»).

По сообщениям же полиции, Пушкин выехал из Москвы 16 октября. Никто и негде не дает ни одной даты за этих 6-ти дней разницы. 6 дней из жизни Пушкина бесследно исчезают. Саму проблему «пятна» нашли лишь в 1939 г. И объяснение дали только одно: ездил за 530 верст в Болдино, что осенью за такой срок практически невозможно. Но предвоенные наблюдатели, пунктуально измерившие даже варианты движения, ошиблись в одном — он поехал не в ту сторону. Дорога до «Оптиной пустыни» (а, возможно, и до города Белева) как раз и укладывается в этот срок. Это было последнее свидание Пушкина с Елизаветой, которое и вывело поэта (что и отражает творчество следующего года) на новый уровень осознания мистерии и его роли в ней. В «Египетских ночах», где из Импровизатора и Чарского выступает сам Пушкин, указано точное место, откуда появился незнакомец — Неаполь. Идею добровольной смерти, предугадывающей желания господина в «Египетских ночах», отмечали многие.

Что же соединяет сакральные жертвы Александрии с Неаполем Импровизатора? Что заставило, например, русского писателя «серебряного века» Бориса Зайцева воскликнуть: «Да, не подлежит никакому сомнению, Пушкин для русского сердца есть чудесная тайна… и дело тут не в литературе только. Литературу только — мир умеет ценить довольно точно. А Пушкина иностранцы схватить не могут и лишь очень немногие из них способны почувствовать в нем нечто необычное. Гоголь сдвинул обсуждение Пушкина с рассмотрения только литературы и приковал русское внимание к самому лицу Пушкина, почуяв в нем что-то сверхличное, назвав его „явлением“, событием во всей истории, чреватым в далеком будущем вселенскими последствиями».