Роже Кайуа - В глубь фантастического. Отраженные камни

Этот неизменный шум — лишь порождение миражей. Игривое веселье привносит в абстрактный минерал, дважды мертвый, суету жизни, ту поверхностную мимику, в которой сосредотачивается и догорающая жизнь человека. Даже самый рассеянный не может видеть это без волнения.

Необычно плотный, этот кристалл напоминает низкорослые, уныло съежившиеся кактусы, которые, подражая камням, выживают в местах, где ничего не растет. Он намного крупнее и не такой серый и пыльный, как они. Напротив, он сияет глянцем черного фаянса. Редкое явление: он покоится на своем корневище, сохраняя идеальное равновесие. Будь у кристалла другое основание, он бы перевернулся. Полностью закрывая свой постамент, он даже со всех сторон выступает за его пределы, точно старается скрыть его происхождение, спрятать его рисунок, как печать плебейства или позорное клеймо. Однако стоит перевернуть камень, и мы обнаруживаем, что эти постыдные корни во всех отношениях привлекательны. Здесь развертываются зубчатые кружева, концентрическими звездами расходится бахрома. Она темнеет по мере удаления от неясно очерченного ядра. Эти шлюзы или перегонные аппараты фильтруют, дистиллируют кварц — серый, нечистый, шершавый. Мерцая, он будто хочет напомнить об утраченной, а быть может, отвергнутой прозрачности. Ибо чернота — это то, что терпеливо всасывают, повинуясь слепому пристрастию, витражные розы. Из неопределенных акварельных разводов, путем последовательной конденсации, они добывают интенсивный, редкий цвет, квинтэссенцию темного, формулу которого науке пока не удалось найти. Они сгущают таинственный битум и выталкивают его на границу кристалла, который оденется в панцирь, извлеченный из его собственного сублимированного вещества. На стенках ничего не остается от фестонов, гризайлей, выстилавших минерал изнутри. Ценой неторопливого упорства достигается гладкая равномерность чистого пространства, вынесшего наконец из всех перипетий чернильный цвет.

На этом рафинированном цоколе слегка выдаются три толстых и плоских иглы — вырастая одна из другой, они темны непосредственной темнотой, без степени или оттенка, без просвета и изъяна. Надраенная до блеска поверхность окаменелой ночи.

Сбоку приплюснутый пик взметнул в пустоту короткую вершину. Нависая почти горизонтально, он представляет нечто парадоксальное — лежачую пирамиду. С противоположной стороны — башня, увенчанная террасой, на которой нет ни зубцов, ни бортика. По глянцевой поверхности скользят мимолетные отблески. Посередине — рельефное возвышение из нескольких ярусов тонких плоскостей: хрупкие равнобедренные трапеции отчасти наслаиваются друг на друга наподобие чешуек Они почти не образуют выступов. Стоя на узком основании, они как будто возникают одна из: другой. Каждая последующая фигура, опираясь на площадку, возносит вверх стройный удлиненный силуэт, пока ее не перекрывает новый потолок Остроугольные многогранники обрисовывают лесенку с едва выдающимися на фоне ровной стены ступенями. Эти площадки не притягивают и не останавливают взгляда — лишь говорят о том, что незыблемость допускает трепет. Они привносят живость в каменное оцепенение. Поперечные призмы с широкими и крутыми скатами, покрытые безупречным лаком, плотно соединяют три отрога, которые отважился выбросить из своей опоры враждебный всякой центробежности монолит. Он неохотно поддерживает их, силится снова втянуть внутрь. Обычно кристалл в таком случае великолепно ярок в своем раздражении:

В самом деле, обычный кристалл — это застывший свет, громко о себе заявляющий. Он демонстрирует счастливое сочетание непроницаемого, невидимого и ослепительного. Даже в молочных, мраморно-бледных кристаллах брезжит смутное обещание полной победы света или видится зачарованная медузой-горгоной заря, которую в одно мгновение расколдует и выпустит на волю более сильный волшебник Напротив, тусклые мглистые морионы, густо-лиловые, как йод или черная смородина, по крайней мере прозрачны. Искры пробегают в их пурпуровом желе в бессмертный миг гибели алого сумрака. Рутил рассеивает в дымчатом кварце феерию тонких русых волос. Сияя, они плавают в жестком пространстве, окрашенном светлее или темнее, опутывают его ленивыми золотыми прядями.

По природе кристаллы неотделимы от света, они питаются светом, являют и прославляют свет. А этот, мятежный, открещивается от света сразу двумя способами: одновременно низвергает себя в немилость темноты и удаляется в опалу непроницаемости. Выражая эти свойства с предельной силой, он превращается в своего рода символ суровости, даже непреклонности — черт, которые развивают в себе натуры резкие, не знающие меры, неистовые: те, кого влекут кощунство, бездна, ночь.

Это подлинно ночной камень, прибежище темной первозданной силы — опаснее, чем силы дня, и более истинной. Есть мрачное наслаждение, смешанное со страхом, переходящим в почтительность, в мысли, будто отражения в этом колодце предшествовали первому рассвету и их домашний блеск будет все еще звонок, когда солнце совсем погаснет.

Кто сказал: «Черное не так уж черно»? Чернота этого кристалла чернее, чем мог замыслить какой-нибудь падший ангел. На шелке сажи лежат порой пятна росы. Челнок рассекает муар холодно сверкающим бичом. В стеклянных ладонях обсидиана отражаются тени, контуры. По гибкой шее вынырнувшего баклана каждый раз струится темная вода. Металлическими блестками вспыхивает антрацит. Кристаллы основного железа при легком сотрясении мерцают.

Здесь, однако, свету ни за что не проникнуть в гагатовую цитадель, ему даже не дано играть на ее откосах. Он не только лишен малейшего шанса рассеять или осветлить плотную тьму, но не властен и раствориться в ней, дабы смягчить ее потихоньку ценой собственной гибели. Свет отскакивает от брони, которая остается неприступной, как будто строптивое вещество, замкнувшись в мрачной подозрительности, не верит разъяснениям и — тем более — не желает открыться.

Архитектура мрака всегда невозмутима. Конечно, в чернильной окраске нет ничего необычного. Но эта — невиданная — ночь точна во всех измерениях, выстроена, сформирована параллельными склонами, подобными гранями, безошибочными медиатрисами, неизбежными углами. Строгая геометрия заявляет о том, что перед нами не пропасть, ожидающая заполнения, и отнюдь не провал в памяти, который должно исправить, но порядок со своими законами, провозглашающий достоинство порядка.

В Жедре [110] Район в Высоких Пиренеях (отсюда минерал «жедрит», именуемый так по месту находки). , в месте, так метко прозванном: «Кумелийский беспорядок», прохожий с удивлением замечает голые стены, совсем будто новые гребни тысячелетних громад — судя по их воинственному виду, они не признают своего смещения и краха, ознаменованного внезапным обвалом, разметавшим по глубокому ущелью осколки покатого фасада горы. Поражение запечатлели их неправильные формы — наследие случайных разломов: разбросанные глыбы, обнажившие пустоту породы до самых недр. Мельчайшие иглы кристалла, очевидно, богаты ресурсами, которых лишены гигантские утесы.