Дмитрий Спивак - Метафизика Петербурга. Историко-культурологические очерки

Впрочем, союзники не оставили своей поддержкой силы русской контрреволюции. Решено было просто изменить формы таковой, направляя к Деникину, Колчаку и Юденичу военных советников, помогая вооружением и транспортом. Как мы помним, наибольшую опасность для нашего города создало наступление, предпринятое осенью 1919 года, которое получило в советской историографии название «второго похода Юденича на Петроград». Большевики хорошо понимали, кто стоял за спиной генерала. «Юденич был одним из кондотьеров на жалованьи Англии и Франции. Спину Юденича подпирала Эстония, его левый фланг прикрывала Финляндия. Антанта требовала, чтоб обе эти страны, освобожденные революцией, помогли зарезать ее», – указывал Л,Д.Троцкий – и, в общем, был прав. Войска генерала Н.Н.Юденича продвигались достаточно быстро и вышли в конце концов на Пулковские высоты, откуда весь город с царившим над ним куполом Исаакия был виден, как на ладони. Согласно воспоминаниям Л.Д.Троцкого, к которым мы только что обратились, в Кремле воцарилось мрачное настроение. Сам Владимир Ильич склонялся к тому, что надо оставить Петроград и, таким образом, укоротить фронт, сохранив силы для обороны Москвы. Лев Давидович в этом вопросе решительно ему воспротивился – естественно, не потому, что жалел Петроград, но только по той причине, что опасался падения Москвы, которое после такого успеха Юденича стало бы почти неизбежным.

В конце октября защитникам Петрограда удалось собрать силы и перейти в контрнаступление, в течение двух недель ликвидировав прорыв «Северо-западной армии» белогвардейцев – или же «Северо-западной армии Антанты», как ее насмешливо окрестила большевистская пропаганда. Странам Антанты пришлось прекратить интервенцию, не достигнув своих целей. В начале 1920 года их представители сочли своевременным объявить о снятии формального запрета на торговые сношения с Советской Россией. Осенью 1924 года недавно пришедшее к власти во Франции правительство Эдуарда Эррио, державшееся поддержкой «левого блока», установило наконец и дипломатические отношения со «страной Советов». Однако воспоминание о событиях интервенции на долгие годы омрачило советско-французские отношения.

Вскоре «страна Советов» оказалась отделенной от Европы «санитарным кордоном» («cordon sanitaire») государств-лимитрофов, опасавшихся ее силы и заинтересованных в том, чтобы перехватить западную помощь, рассчитанную на обеспечение безопасности «восточных границ цивилизованного мира». Как мы помним, установление такого пояса на востоке Европы и его поддержание входило в число приоритетных задач старой французской дипломатии, вплоть до царствования Людовика XVI. Следовательно, тут вполне можно говорить о резкой архаизации французской геополитической мысли. Это неудивительно: как знают специалисты в области политической психологии, в условиях неопределенности особенно вероятен сдвиг к раньше всего усвоенным стратегиям, отложенным «в долгий ящик».

До тех пор, пока французы чувствовали за собой силу, они находили возможным поддерживать с «париями Европы» выгодные для себя экономические и торговые отношения, более оживленные с немцами, минимальные – с русскими, стараясь не допустить возрождения военного потенциала этих стран. По мере усиления Германии, французские политики шли на все большие уступки. В конце концов, это позволило немцам оккупировать Рейнскую демилитаризованную зону в 1936 году, фактически отказавшись от выполнения условий Версальского договора. Одновременно французская дипломатия пошла на переговоры с представителями Кремля. Это позволило подписать в 1932 году франко-советский договор о ненападении. Тремя годами позднее он получил продолжение в виде пакта «о взаимной помощи против возможного нападения агрессоров». На словах цели французской дипломатии сводились к установлению в Европе системы коллективной безопасности. На деле же в Париже больше всего хотели столкнуть «германского зверя» с советским – в надежде на то, что они истребят, или, по крайней мере, существенно истощат силы друг друга.

Советская внешняя политика преследовала, по большому счету, весьма сходные задачи – только в «зеркальном отражении». Сперва удалось заключить советско-германский (Рапалльский) договор 1922 года, согласно условиям которого обе стороны отказались от взаимных претензий, восстановили дипломатические отношения и обязались всемерно развивать торгово-экономические связи. Французские политики морщились и говорили о «союзе побежденных». У нас же смотрели на дело совсем по-иному и с чувством глубокого удовлетворения говорили о прорыве «единого фронта империалистических государств». «Эпоха Рапалло» продлилась вплоть до прихода национал-социалистов к власти в Германии, то есть заняла целое десятилетие, в течение которого советским властям удалось развернуть индустриализацию и начать ускоренное перевооружение Красной Армии, опираясь на содействие немецкой стороны. После 1933 года, советская дипломатия вступила в самые интенсивные контакты с французами в надежде на создание системы коллективной безопасности – но более всего на то, что в будущей войне удастся столкнуть две группы «империалистических хищников».

Сейчас, по прошествии семидесяти лет, удивительным кажется, что даже молниеносный ввод германских войск в Австрию и Чехословакию не отрезвил заигравшихся политиков. Советская дипломатия пошла в 1939 году на заключение договора о ненападении с фашистской Германией. Франция с Англией, правда, объявили Германии войну после ее нападения на Польшу в сентябре 1939 года. Однако военные действия на западном фронте велись так вяло, что заслужили у французских солдат название «странной войны» – «drôle de guerre». У наблюдателей, следивших за ее развитием, возникало впечатление, что французы действовали на первых порах чисто формально. Они как будто предвидели, что вермахту предстоит скоро возобновить свое продвижение на восток и даже пытались его к этому побудить. Игра эта кончилась печально: решив прервать спокойное течение «странной войны», немцы перешли в наступление 10 мая 1940 года. Всего через месяц, их войска без боя вступили в Париж, а 22 июня французская армия капитулировала. Катастрофа «третьей республики» – не только военно-техническая, но и культурно-психологическая – была очевидна. Нации предстояло переоценить старое мировоззрение и обрести свое место в новой Европе, ценности которой формировались в огне сражений. Советским людям лишь предстояло вступить в войну – затем, чтобы отстоять свободу не только своей страны, но и прочих держав, не исключая и Франции.