Дмитрий Спивак - Метафизика Петербурга. Историко-культурологические очерки

Осенью 1958 года во Франции прощел референдум, большинство участников которого высказались за новую конституцию, построенную на принципах «голлизма». До конца года прошли президентские выборы, на которых Шарль де Голль одержал убедительную победу и повел свою страну по давно намеченному пути. Уже в 1960 году, он заявил: «Мы бы хотели видеть Европу в состоянии равновесия. Исходя из этого, мы можем поддерживать с Советской Россией отношения, основанные на разрядке. С целью установления этого равновесия, Германия должна быть на стороне Франции, но вовсе не для усиления ее агрессивных позиций: Франция в этом никак не заинтересована. Но если бы подобное равновесие в Европе было достигнуто, Франция обошлась бы без Америки». В марте 1966 года Ш. де Голль сообщил американскому президенту о своем окончательном решении вывести французские вооруженные силы из состава НАТО и настоятельно предложил вывести в сжатые сроки все войска блока за пределы Франции. Практически сразу же, в июне он прибыл в Москву для переговоров с руководителями Советского государства. Это был первый приезд действующего президента Французской республики на российскую землю после государственного визита Р.Пуанкаре в Санкт-Петербург (1914), перед самым началом мировой войны.

Обращаясь к тому геополитическому конструкту, который мы только что рассмотрели, можно сказать, что французская сторона дистанцировалась от атлантизма, декларировала свою приверженность европеизму и предложила расширить его до урализма. В качестве первого шага де Голль предложил советской стороне воплотить в жизнь разрядку атмосферы международной напряженности, следующие шаги предполагали углубление «согласия и сотрудничества» между востоком Европы и ее западом, вплоть до их возможного слияния (конвергенции) в будущем. Советская сторона с удовлетворением восприняла предложение о развертывании разрядки. Что же касалось более широких предложений де Голля, то брежневская дипломатия их просто не воспринимала, поскольку смотрела на мир через призму концепции «двух мировых социально-политических лагерей», верила в свою силу и ждала от Франции лишь подтверждения преданности основам миропорядка, установленного на Ялтинской конференции «держав-победительниц». Ну что же – на нет и суда нет. Окно исторических возможностей, открытое предложениями де Голля, вскоре закрылось, а каждая из сторон занялась воплощением в жизнь собственной геополитической доктрины. Встав в умеренную оппозицию атлантизму и не убедив русских в плодотворности урализма, французам оставалось предаться форсированному строительству «европейского дома», и много в том преуспеть. Советская империя не выдержала напряжения «холодной войны» и стала разваливаться на ходу. Тут только у нас начали понимать, каким сказочным подарком могли стать предложения де Голля. М.С.Горбачев заговорил было о возвращении к идее «Европы от Атлантики до Урала», да поздно: такие союзы принято предлагать от силы, а не от слабости.

Заметим, что предложения де Голля могли бы открыть новое будущее и для Ленинграда. Ведь роль его в мире как атлантизма, так и европеизма не могла не быть достаточно скромной. Там он представлял бы собой не более чем крупный центр транзитной торговли на стыке двух мировых систем – что, кстати, и произошло в реальности. Между тем, Петербург перерос роль «окна в Европу» уже к началу ХХ века. Напротив, в пределах «Европы от Атлантики до Урала» «центр власти» должен был бы сместиться к востоку, а города, совмещающие историческую принадлежность к западной и восточной цивилизациям могли бы вернуть себе утраченный блеск. В частности, Ленинград мог бы стать первым кандидатом на роль столицы новой Европы, основанной на принципах урализма. В свете этих предположений особенно показательным представляется, что во время визита 1966 года Ш. де Голль проявил подчеркнутое уважение к традиции нашего города. Обращаясь к жителям Ленинграда, президент Франции выразил глубокое уважение к подвигам защитников города во время блокады, подчеркнул и значение Петрограда как колыбели революции, создавшей Советское государство. В заключение своей речи он процитировал по-русски, с пленительным, картавым, полузабытым уже у нас французским акцентом, строки Пушкина, заключающие в сжатом виде базовую формулу «петербургского патриотизма»: «Красуйся, град Петров, и стой / Неколебимо, как Россия»…

Во время визита Р.Пуанкаре в Петербург в 1914 году, представители петербургских французов возглавили депутацию французских колоний, существовавших в крупнейших российских городах. Представляя их своему президенту, посол М.Палеолог имел все основания утверждать: «Их готовность явиться Вас приветствовать нисколько меня не удивила, так как я каждый день вижу, с каким усердием и любовью французские колонии в России хранят культ далекой родины. Ни в одной из провинций нашей старой Франции, господин президент, Вы не найдете лучших французов, чем те, которые находятся здесь, перед Вами». Профессиональные интересы петербургских французов существенно не изменились. В городе было по-прежнему немало гувернеров-французов и француженок-гувернанток, портных модного платья и модисток, торговцев парфюмерией и бижутерией – одним словом, полномочных представителей французской «империи моды». С ростом промышленного потенциала метрополии, на берегах Невы открывались и более крупные французские предприятия – маслобойни, лесопильни, завод «Renault Russe» («Русский Рено»). К сказанному нужно добавить, что один из трех императорских театров Санкт-Петербурга, расположенный на Михайловской площади, располагал французской труппой. Помимо того, мир французской культуры и науки был представлен у нас отделением знаменитой «Альянс Франсез», а также основанным в предвоенные годы «Санкт-Петербургским Французским институтом». Как было принято в цивилизованных странах, члены колонии образовали ряд обществ взаимопомощи и благотворительности, от «Франко-русской торговой палаты» или «Франко-русского информационного бюро» – до «Французского благотворительного общества» и «Французского госпиталя св. Марии Магдалины».

Слабой стороной французской колонии была, пожалуй, лишь ее небольшая численность. Как знают специалисты по этнографии старого Петербурга, численность петербургских французов застыла у нас с середины XIX столетия на отметке 3–4 тысяч человек, далеко уступая немцам и финнам. Более того, на фоне пришедшегося на последнее десятилетие XIX века бурного роста таких национальных общин, как поляки или белорусы, относительная численность французов постепенно снижалась, упав с 1869 по 1910 год с уровня 0.5 – до примерно 0.2 процента всего населения города. Все это так, со статистикой трудно спорить. Вместе с тем, нужно принять во внимание, что к тому времени психологические установки образованных русских людей достаточно сильно изменились. Как подчеркивают современные историки франко-русских культурных контактов, «в итоге взаимообогащения французской, то есть европейской, мировой и российской культуры во второй половине XIX – начале XX века в империи сформировался тип россиян-европейцев… с привычным знанием европейских языков, с привычкой к европейскому образу жизни, с европейской политической и поведенческой культурой». В этих условиях французам необходимо было приложить минимум усилий для адаптации к российской среде, а интенсивность культурных контактов более не определялась численностью членов французской колонии.