Инна Лисович - Скальпель разума и крылья воображения. Научные дискурсы в английской культуре раннего Нового времени

Так в оппозиции глаголов «tune – turne – burne» возвращается тема метафизического обращения – обновления – искупления. Если Спаситель корректирует движение сфер, то лирический герой, нарушивший порядок, так и не вернулся на круги своя и выпадает из хора мировой гармонии [965]. По Донну, путь, предложенный католическими теологами, неверен благодаря изначальной посылке, которая делает возможной духовное восхождение от конкретно-чувственного образа (скульптурного, живописного, воображаемого, религиозно-театрального действа) к непосредственному созерцанию божественного Лика. Чтобы достичь этого состояния, необходимо очищение, которое и призвано открыть духовное око и вернуть утраченную форму. Поэтому в гневе Господнем заключена милость и надежда на спасение: «…люди будут дороже чистого золота <���…>. Для сего потрясу небо, и земля сдвинется с места своего от ярости Господа Саваофа, в день пылающего гнева Его» (Ис. 11:12, 13). «Corrections» раскрывает ряд значений: наказание, которое может восстановить/исправить утраченную духовную и физическую форму в августиновском понимании; вернуть абсолютное зрение, благодаря чему отпавший включится в божественный миропорядок и вернется на свою орбиту.

Лирический герой молит о пламени гнева Господня; об обжиге, удаляющем ржавчину и способном переплавить и вернуть истинную форму: «Burne off my rusts, and my deformity». Прямая траектория движения души-сферы подчинена законам линейного времени, которое связано с библейским пониманием истории от грехопадения через Искупление к Страшному суду. События воспринимаются необратимыми, единственное, что может дать надежду быть среди избранных, – это признание себя нечистым. Катарсис через молитву и наказание по милости и воле Господней – единственная тропа к Господу. Пятница 1613 г. воспринимается как предвестие последнего пришествия Христа, когда будут отделены зерна от плевел.

На первый взгляд, концепт Донна далее развивается в соответствии с алхимическим пониманием очищения. К тому времени неоплатоническая магия, основанная на учении древнеегипетского жреца Гермеса Трисмегиста и каббале, начинала терять свое влияние, алхимия становится предметом насмешек и эпиграмм. Вполне вероятно, что Донн уже знал о том, что Исаак Козобон, блестящий знаток истории церкви и греческого языка, приглашенный Иаковом I в 1608 г., опроверг миф о древнем происхождении герметических трактатов. Проанализировав стилистические и жанровые особенности текстов, он пришел к выводу, что они созданы в раннехристианскую эпоху. Как отмечает Ф. Йейтс, «это открытие одним ударом обрушило <���…> построения радикальных герметиков – таких, как Дж. Бруно: его призывы вернуться к самой лучшей философии и самой лучшей магической религии египетского, доиудейского и дохристианского образца» [966]. Стихотворение Донна вступает в беседу на теолого-астрономическую тему и с Джордано Бруно, предварившим свой диалог «О бесконечности, вселенной и мирах» сонетом:

В отличие от Бруно, воспарившего в эмпиреи и достигшего пределов вечности, минуя смерть [968], лирический герой Донна связан временем, пространством и порчей греха. Вектор его движения направлен не ввысь, а на Запад. И его образ превращения ржавого железа восходит к ветхозаветному описанию последнего дня на земле, когда «две части будут истреблены, вымрут, а третья останется на ней. И введу эту третью часть в огонь, и расплавлю их, как плавят серебро, и очищу их, как очищают золото: они будут призывать имя Мое, и Я услышу их и скажу: “это Мой народ”, и они скажут: “Господь – Бог мой!”» (Зах. 12:8, 9).

Библейский и астрологический контексты вновь переплетаются, и образ лирического героя (сочетание души-сферы и тела, направляющегося на Запад) соответствует и графическому зодиакальному символу Марса. Эпоха после грехопадения воспринималась как железный век, которым управляет Марс: «Все мы сделались – как нечистый , и вся праведность наша – как запачканная одежда ; <���…> беззакония наши, как ветер, уносят нас» (Ис. 64:6). Отпадение от Бога, несоблюдение его установлений есть свидетельство духовной брани с ним, и поэтому его гнев справедлив и желанен, так как дает надежду быть рожденным для жизни вечной, обратиться к нему и оказаться среди третьей части, которая золото.

Страстная Пятница – образ современного состояния тотальной деформации мира. Мир здесь и сейчас – это Пятница после весеннего равноденствия, когда баланс противостояния света жизни мраку греха нарушается в пользу последнего. Это день Венеры, Божественной Любви Бога к своему творению, его символизирует астрологический знак, который в Страстную Пятницу «переворачивается» крестом вверх, тем самым телесная греховная любовь пресуществляется в любовь вечную и божественную Благодать. Сейчас время исхода богоизбранного народа из рабства греха, это путь покаяния, веры и надежды на обретение Земли Обетованной.

В стихотворении символ Земли воплощен на нескольких уровнях: ветхозаветное подножие Бога; ренессансное понимание как Лейтенанта Наместника; образ плоти-праха Сына человеческого, из которой он сотворил мир и пришел спасти и вернуть себе; на нее указывает числовая символика (16 – квадрат 4) и астрологический знак (круг с крестом наверху). Эпоха Марса уже подходит к своему историческому пределу, так как даже железо уже деформировано и заржавело. Зодиакальный символ Марса должен утратить неверный вектор и превратиться в круг – символ золота. Точка внутри знака – истинный Перводвигатель, способный повернуть вспять ко Христу душу-сферу.

Фраза «I'll turne my face» означает не только «обернуть, повернуть лицо», но и «превратиться». Фонетическая близость слов «tune – turne» порождает еще одну семантическую связь между астрономическим концептом и сотериологией: когда лицо человека в своей первозданности обратится к Лику Господа, его душа настроится на божественную музыку и станет причастной божественному порядку. Только этим путем человек способен обрести потерянный Рай, где Бог говорил с ним. И если после нарушения запрета Адам скрыл свое лицо от Него, то теперь Бог-Сын вновь может узреть и узнать свое подобие. Путь на Восток лежит через Запад, таков закон Господа, исполненный им самим. Поэтому подражать Господу и идти вслед ему – это желать очищения смертью: Христос смертью смерть попрал и соединил Восток и Запад. Таким образом, отвергается алхимический, магический способ очищения души и тела, который при жизни может сделать человека богоподобным и вознести в Эмпиреи. Лирическому герою не страшна смерть тела, он боится смерти души, богооставленности. И он жаждет стези пророка Исайи, который был обожжен серафимом, посланным Господом: «И сказал я: горе мне! погиб я! ибо я человек с нечистыми устами, и живу среди народа также с нечистыми устами, – и глаза мои видели Царя, Господа Саваофа. Тогда прилетел ко мне один из Серафимов, и в руке у него горящий уголь, который он взял клещами с жертвенника, и коснулся уст моих и сказал: вот, это коснулось уст твоих, и беззаконие твое удалено от тебя, и грех твой очищен» (Ис. 6:5–7) [969].