Абрам Рейтблат - Писать поперек. Статьи по биографике, социологии и истории литературы

Примечательно, что И. Спиридонов совершенно никак не характеризует газету «Санкт-Петербургские ведомости» и ее основных авторов А. Суворина и В. Буренина, хотя они играли видную роль в журнальной полемике тех лет. Подобный факт можно объяснить, по-видимому, только тем, что памфлет исходит из этого лагеря. Правда, если быть точным, то Суворин и Буренин названы в книге, но упоминания эти идут в списках, в почти нейтральном контексте, и сделаны, скорее всего, лишь для того, чтобы «замести следы». В то же время в тексте есть глухие автопризнания. Так, в одном месте книги Краевский мечтает, чтобы в покорных ему «Отечественных записках» «полюбовался на прежних друзей своих» «этот <���…> кутейник – как его там? – разносторонний сатирик, – что ли… этот исконный враг мой, впитавший с молоком статей автора “алюминиевых дворцов” (то есть Чернышевского. – А.Р .) и критика “темного царства” (то есть Добролюбова. – А.Р .) непреодолимую ненависть ко мне и ко всем литературным кулакам» (с. 118). В другом месте изображена беседа двух литераторов, из которых один – «с небольшой русой бородкой» и «неизменной насмешливостью во взгляде» (с. 93), который рассказывает о литературных нравах и смотрит на собеседника «с видом “старого воробья”» (Буренин носил «небольшую бородку», а Михайловский в майском номере «Отечественных записок» 1872 г. писал о наружности “старого воробья”» у Буренина).

Атрибутируя памфлет «Бес в столице» В. Буренину, следует учесть и то обстоятельство, что объявление о продаже книги появилось только в «Санкт-Петербургских ведомостях». Обычно сотрудники помещали подобные объявления прежде всего в своем органе, так как там публикация осуществлялась бесплатно или со скидкой.

Сказанного выше достаточно, как нам представляется, чтобы считать Буренина автором книг «Бес в столице» и «Вчера и сегодня».

Это вносит дополнительные, причем весьма колоритные, штрихи в его литературную биографию. Теперь становится очевидной его двойная игра во время полемики. Не выступая в своей газете явно против корифеев «Отечественных записок» Щедрина и Некрасова и постоянно подчеркивая свое уважение к ним, под маской Спиридонова Буренин пытался дезавуировать их упреками в неискренности и двуличии.

С конца 1870-х гг. (в 1876 г. он перешел в суворинское «Новое время», где и печатался до его закрытия) у В. Буренина с каждым годом усиливаются националистические, охранительные настроения, а в своей критической деятельности он все больше руководствуется личным отношением к автору, внелитературными аспектами его жизни и деятельности, нередко выходя за рамки дозволенного литературными нравами. У него сложилась репутация «бесцеремонного циника, часто пренебрегающего приличиями в печати» 650. Все более консервативными становились и его литературные взгляды, он подверг резкой критике практически всех крупных писателей конца XIX – начала XX в.: реалистов (В. Короленко, А. Чехов, И. Бунин, М. Горький), символистов (К. Бальмонт, В. Брюсов, А. Блок), футуристов (И. Северянин, В. Маяковский) и т. д.

Тем не менее репутация В. Буренина в поздний период его деятельности не должна искажать историко-литературную перспективу при рассмотрении ранних этапов его литературной работы. Более того, именно процесс его эволюции, постепенного и последовательного «дрейфа» вправо должен стать предметом пристального анализа. Введение в научный оборот двух охарактеризованных в данной статье книг дает богатый дополнительный материал для изучения этого процесса.

1991 г.

Исследование американского слависта Роберта Весслинга «Смерть Надсона как гибель Пушкина: “образцовая травма” и канонизация поэта “больного поколения”», опубликованное в журнале «Новое литературное обозрение» (2005. № 75), выполнено в рамках культурно-мифологического подхода, рассматривающего комплекс представлений общества о писателях как своего рода мифологию, имеющую мало общего с реальным положением дела и строящуюся в соответствии с господствующими в обществе ценностями. Чаще всего подобная работа велась на материале представлений об А.С. Пушкине 651, но есть статьи, посвященные и другим периодам и персонажам 652.

Исследования подобного типа весьма сложны, поскольку, реконструируя мир читательских представлений, ученый должен собирать информацию из разнородных источников (критические отклики, некрологи, переписка, воспоминания, художественные произведения и т.п.), чтобы обеспечить хотя бы минимальную репрезентативность делаемых наблюдений.

Посмотрим под этим углом зрения на интересную работу Р. Весслинга и на его итоговый вывод, согласно которому «реакция образованного общества» на смерть С.Я. Надсона «формировалась и сознательно выстраивалась в соответствии с культурно-риторической моделью “гибели поэта”, сложившейся в результате осмысления и мифологизации гибели А.С. Пушкина» 653. Нам представляется, что наблюдения исследователя можно осмыслить несколько иначе, подключив и иные контексты.

То, что гибель Пушкина (интерпретированная как результат столкновения с самодержавным строем) стала своего рода модельной при осмыслении смертей рано умерших русских поэтов, справедливо. Однако следует учитывать, что гибель Пушкина рассматривалась нередко и как проявление более универсальной тенденции – ранней гибели молодого гения (схема эта сложилась в рамках романтической поэтики; ср. биографии Т. Чаттертона или Д.В. Веневитинова). Характерно, что после смерти Надсона его сравнивали не только с Пушкиным, но и с Д. Китсом 654. И Герцен, утверждая, что «история нашей литературы – это или мартиролог, или реестр каторги», список свой начинал с Рылеева, а лишь за ним шел Пушкин (игнорируя конкретные обстоятельства смерти, Герцен включал в список не только Лермонтова, Полежаева и Бестужева, но и Грибоедова, Веневитинова, Кольцова, Белинского) 655. Так что пушкинская модель выступала не как специфический образец, а как квинтэссенция определенной схемы, ее наиболее концентрированное выражение.

Однако выстраивание мифологической реплики на реальном материале – процесс непростой: необходимо так «упаковать» факты, чтобы итоговой конструкции поверила публика. В данном случае нужно было существенно деформировать информацию о реальном положении дел, «забыв» одни факты и существенно трансформировав сведения о других.

Рассмотрим историю взаимоотношений Буренина и Надсона. Она была существенно сложнее того, как изображена в статье Р. Весслинга. Он не подвергает сомнению сложившуюся сразу после смерти Надсона традицию рассматривать В.П. Буренина как инициатора конфликта с Надсоном, как критика, травившего больного поэта. Свою задачу Р. Весслинг видит в том, чтобы показать механизм «вписывания» этого факта в общую мифологическую конструкцию. Я бы предложил ввести коррективы в двух пунктах: во-первых, в том, кто и зачем спровоцировал столкновение между критиком и поэтом, а во-вторых, каковы были механизмы осмысления этого столкновения в свете пушкинских дуэли и гибели.