Абрам Рейтблат - Писать поперек. Статьи по биографике, социологии и истории литературы

Частная жизнь человека как самоценная сфера его существования и самореализации практически не рассматривалась. Она либо не находила отражения в биографии, либо была представлена в предельно редуцированной форме. Биограф обычно не уделял внимания даже тому, в какой степени она стимулирует (или ослабляет) социальную деятельность персонажа. О сексуальных практиках героев (особенно не являющихся господствующими в данном обществе, я уж не говорю о перверсиях) биограф обычно не писал, равным образом он не писал (в лучшем случае – упоминал) о болезнях, хотя они могли играть первостепенную роль в жизни персонажа.

В России не было биографий людей, примечательных в аспекте своего сексуального поведения (если и писалась биография Казановы, то не столько как соблазнителя, сколько как исторического персонажа и литератора), хотя такие личности, конечно, встречались, например А.Г. Ковнер (1842—1909). Он, являясь довольно известным журналистом и прозаиком, вдохновился «Преступлением и наказанием» Достоевского и решил совершить преступление с благородными целями (правда, не убийство, а крупную кражу в банке), попал под суд, вступил в переписку с Достоевским и т.д. Впоследствии он переписывался с В.В. Розановым 354. Л. Гроссман написал о нем целую книгу (Исповедь одного еврея. М.; Л., 1924), в словаре «Русские писатели. 1800—1917» (М., 1992. Т. 2) имеется статья о нем, написанная мной. Но ни Гроссман, ни я ни словом не упомянули о гипертрофированных сексуальных возможностях Ковнера, хотя, например, информация о них поразила Розанова, который посвятил обсуждению этой темы специальное письмо Ковнеру. Разумеется, редакция словаря почти наверняка настояла бы на снятии информации об этом, но я и сам не вставлял ее в статью, поскольку не мог «увязать» с другими биографическими фактами, которыми располагал.

Точно так же не может российский биограф подступиться к интерпретации сумасшествия. Известно, что нередко знаменитые люди были больны психически (например, К.Н. Батюшков, Д.И. Писарев). Факт этот упоминается, естественно, в их биографиях, однако не конкретизируется, присутствует тут без всякой увязки с другими биографическим фактами и не получает никакой интерпретации. Психическая болезнь выступает просто как временное «выпадение» из нормальной жизни. Вот характерный пассаж из статьи о Д.И. Писареве в одном из биографических словарей: «Сознание бесцельности прежних умственных занятий, чрезвычайное переутомление, многолетняя безответная любовь к двоюродной сестре Р.А. Кореневой привели П[исарева] в 1860 г. к тяжелому психическому расстройству. Четыре месяца провел он в лечебнице. После выздоровления все силы отдает окончанию университета, работает над кандидатской диссертацией <���…>» 355. В чем проявлялась психическая болезнь, как она повлияла на его поведение – обо всем этом остается только догадываться. Чуть подробнее изложен этот сюжет в словаре «Русские писатели. 1800—1917»: «Летом и осенью 1859 г. П[исарев] пережил мировоззренческий кризис, закончившийся психическим расстройством <���…>. Им овладели мания преследования и безотчетный страх <���…>. С диагнозом “разжижение мозга”, болезни неизлечимой, П[исарев] был помещен в частную психиатрическую больницу д-ра Штейна, где дважды пытался покончить с собой» 356. Дальше говорится о выздоровлении, но и тут, как и в цитировавшейся выше статье, нет ни слова о влиянии сумасшествия на его публицистику и литературную критику. Аналогичным образом трактует сумасшествие как «выпадение» из жизни и Ю. Коротков, автор книги о Писареве в серии «ЖЗЛ» 357. В статье В. Щербакова, специально посвященной этому вопросу, приведено много фактов о болезни Писарева, но не предпринята попытка рассмотреть ее как событие его жизни, тесно связанное с другими ее сторонами 358. Примечательно, что сам Щербаков отмечает: «Из биографов только французский исследователь Арман Кокар обратил на нее (психическую болезнь. – А.Р .) серьезное внимание в своей книге “Dimitri Pisarev (1840—1868) et l’idéologie du nihilisme russe” (Paris, 1946) и высказал ряд ценных суждений на сей счет, хотя в его распоряжении имелись лишь немногие известные источники» 359. Таким образом, в рамках другой традиции биографического жанра оказалось возможным включить в биографию и интерпретировать то, что в русской биографической традиции выпадает из рассмотрения.

Еще одна сфера, которая обычно не попадает в биографии, – это быт, повседневность. С одной стороны, она считается гораздо менее важной, чем деятельность в социальной и политических сферах, изобретение и творчество. С другой стороны, биография – это нарратив, а передать в нарративе рутинное гораздо труднее (и менее выигрышно), чем яркое и неординарное. В результате читатель не знает, чистил ли персонаж зубы, а если да, то какой пастой, носил он тесную или свободную одежду, где приобретал обувь и т.д. Более того, даже круг чтения (например, выписываемые газеты, приобретаемые книги и т.д.) освещается в биографиях в редчайших случаях.

Не описывается, как правило, и пьянство персонажей, хотя известно, что многие русские писатели, например Н.В. Успенский, И.А. Кущевский, А.А. Шкляревский, А.И. Куприн, К.Д. Бальмонт, А.А. Блок и др., отличались неумеренным потреблением спиртного.

Игнорировалась до последнего времени и экономическая сторона жизни персонажа. Известно, что почти для любого человека вопрос о размере дохода и гарантиях регулярности его получения – один из ключевых. Однако в биографиях персонаж существовал как бы в безвоздушном пространстве, не задумываясь о необходимости искать средства к существованию.

Сказанное представляет общие тенденции построения биографического нарратива в России. Однако в советском обществе, предельно политизированном, именно факты из политической сферы зачастую тоже опускались или искажались. Так, о биографируемых персонажах советского периода не сообщалась их политическая принадлежность (если они не были большевиками), не говорилось о репрессиях по отношению к ним (аресты, запреты публикаций и т.п.), у персонажей-евреев опускалась «еврейская» сторона их жизни и т.п.

Неизбежно возникает вопрос: чем предопределяется отбор тех или иных фактов и сторон жизни героя при включении в биографию?

Я полагаю, что главное тут – социальная функция биографического жанра и господствующие в данном обществе антропологическое видение человека, представления о целях его существования.

Так, герой призван пропагандировать социально одобряемые нормы и ценности, поэтому то, что противоречит им, что способно подорвать уважение к нему, заведомо опускается (или подается как «ошибка» героя), а то, что выглядит нейтрально, слабо связанным с социальными ценностями и нормами, дается маргинально, для «расцвечивания» сюжета.