Абрам Рейтблат - Писать поперек. Статьи по биографике, социологии и истории литературы

При этом, естественно, учитываются табу, существующие в культуре данного общества. Это могут быть более универсальные табу, как, например, табу на показ и обсуждение секса, которое было присуще на определенных стадиях всем западным странам. Но могут быть и более локальные запреты, например на рассказ о доходах и расходах персонажа. Если в США эта тема принадлежит к числу приоритетных, то в русской культуре (советская тут – не исключение) вопросы эти обсуждались неохотно, поскольку в самопредставлении культуры на первый план выходила «духовная» сторона, а материальная рассматривалась как вторичная, зачастую маркированная негативно.

Наличие табуированных тем предопределяет то, что в итоге одни сферы хорошо обеспечены источниками, а другие плохо. Механизмы социальной памяти устроены таким образом, что одни сферы целенаправленно документируются (производственная деятельность, военные действия, творчество – в личных архивах, архивах государства и общественных организаций), а другие считаются неважными или вообще недостойными запоминания, отражающими низменные стороны человеческой деятельности.

Биограф может опираться на данные государственных учреждений (дела об учебе, службе, преступлениях, наблюдении и т.п.), на личные документы (дневники, воспоминания, письма). Но табуированные темы отражаются в этих источниках очень скупо. И даже если информация по ним в архивах имелась, то при публикации соответствующие пассажи купировались. Например, при публикации письма Белинского М. Бакунину (ноябрь 1837 г.) в собрании сочинений было опущено признание в онанизме (этот фрагмент был напечатан только в 1991 г.) 360.

Другой важный фактор, предопределяющий отбор материала при создании биографии, связан с механизмами наррации. Поскольку биография – рассказ, то его элементы должны иметь смысловую связь, а все внесмысловое, не укладывающееся в логику, как правило опускается.

Тут действуют смысловые интерпретационные схемы, определяемые культурным тезаурусом биографа. Например, фрейдизм сейчас не запрещен. Но российские биографы, даже если знакомы с его теоретическими положениями, не принимают их, не вводят в свой культурный мир и, соответственно, не используют. В результате возможностью (я уже не говорю о желании) использовать его подходы российские биографы не располагают. Поэтому то, что для человека, разделяющего подходы Фрейда и неофрейдистов, является биографическим фактом, который он может положить в основу своих построений, для российских биографов – внесистемные случаи, не заслуживающие внимания.

Чтобы проверить, соответствуют ли эти наблюдения современному состоянию биографического жанра в России, произошли ли тут в постсоветский период какие-либо принципиальные изменения, я ознакомился с несколькими книгами, в которых можно было ожидать отклонений от сложившихся ранее подходов, появления нетрадиционных для российской биографической традиции элементов, т.е. обсуждения проблематичных тем, о которых выше шла речь. Оказалось, что изменения в этой сфере идут, хотя и очень медленно.

Например, книга об известной певице цыганских песен Изабелле Юрьевой снабжена завлекательным названием «Белая цыганка», что настраивает читателей на легкомысленный лад. Однако о сексуальной жизни героини в книге не говорится ничего, лишь сообщается, что она вышла замуж, была верна мужу и почти всю жизнь прожила вместе с ним. Зато неожиданно много места уделяется меркантильной стороне ее жизни. Так, уже в детстве она узнает, что пением можно разбогатеть: «Актрисой быть – это не просто замуж выйти, – думала про себя Бэла. – Это не один какой-то гимназист с соседнего Нахичеваньского переулка тобой восхищается. И тогда уж точно партию можно сделать!» 361Героиня мечтает: «Вот прославлюсь, разбогатею, буду ездить по стране в собственном салон-вагоне, как Вяльцева или императрица <���…>» (с. 76). Подробно повествует биограф о доходах певцов, о продаже героиней дачи и т.д. Характерен пассаж: «А что плохого в том, что они [с мужем] вещей да картин себе из Германии привезли? Врагу их оставлять, что ли? Глупо!» (с. 329).

Рассмотрим две книги о Г. Распутине, с которым связано столько окрашенных эротикой сюжетов. А.П. Коцюбинский и Д.А. Коцюбинский не обходят вопрос о сексуальной стороне его жизни 362, но, вразрез с читательскими ожиданиями, они сразу же объявляют, что Распутин был «человек с резко сниженной сексуальной потенцией» (с. 55), «клинический психопат» (с. 89). Давая «медико-психологическую экспертизу» личности Распутина, они переключают повествование в социально-психологический и социально-психопатологический план, делая Распутина социальным символом: «…энергией и талантом выделившись из многомиллионной плебейской массы, Григорий сумел в одиночку захватить господство над незримым Адвентинским холмом, взяв от имени бесправного российского крестьянства прощальный исторический реванш у морально износившейся “породы господ”» (с. 334).

А. Варламов в объемистом томе, вышедшем в «ЖЗЛ», подробно рассматривает отношения Распутина с женщинами 363. Правда, все сводится к многочисленным цитатам из разных мемуаристов и к заключению, что «вопрос о личной распущенности Распутина лучше всего было бы просто не обсуждать, а вынести за скобки, потому что из области слухов в область фактов надежного перехода здесь нет» (с. 190). Характерно, что далее автор, как и Коцюбинские, переключает рассмотрение в социальный план: «Но игнорировать полностью эту тему невозможно: ведь именно слухи, и прежде всего слухи о блудных грехах, стали и поводом, и причиной всех дальнейших событий, которые вокруг сибирского гостя развернулись и переворошили огромную страну» (там же). Тем не менее показательно, что и в этой книге сексуальный аспект не игнорируется, а попадает в поле зрения автора.

Еще один пример – книга Б.М. Бим-Бада о Сталине 364. Хотя по характеру она носит аналитический характер, но в ней много элементов биографии, автор рассматривает жизнь Сталина в динамике. Бим-Бад, как и Коцюбинские, переключает изложение в психологический план и дает медицинские квалификации: «Он превратился в <���…> параноидального правителя» (с. 172), автор отмечает «кардинальную патологию мышления Сталина» (с. 150), но это общие слова. Детального описания проявлений психических отклонений с демонстрацией патологии в книге нет.

Стоит отметить монографию М. Павловой о Федоре Сологубе 365. Первой из исследователей поставив перед собой задачу изучить биографические истоки сологубовского творчества, автор тактично, но в то же время подробно, без лакун рассматривает отклонения в психике и сексуальной сфере писателя, отмечая, что в молодости «мазохистский темперамент понуждал его стремиться к боли и унижению, провоцировать мать наказывать его (речь идет о сечении. — А.Р. ), что в конечном счете привело к развитию у него садомазохистского комплекса, сказавшегося в творчестве» (с. 17).