Абрам Рейтблат - Писать поперек. Статьи по биографике, социологии и истории литературы

По меткому определению Ф. Степуна, Айхенвальд «вслушивался в ритмы художественных произведений, вникал в их образы и души и из внушенных ему искусством переживаний создавал свои статьи: своеобразные перифразы разбираемых им произведений, в которых изложение сливалось с восхвалением или печалованием, в которых мысли критика вступали в диалог с мыслями автора и чувства автора отражались как в зеркале в чувствах критика» 426.

Творческие принципы Айхенвальда и особенности его литературной манеры были тесно связаны с его мировоззрением и трактовкой задач литературы и критики.

Айхенвальд был идеалистом, причем его взгляды в значительной степени сложились под влиянием Шопенгауэра, ряд произведений которого он перевел на русский язык. «Айхенвальд считал себя неверующим: “Бог не дал мне дара веры”, – сказал он мне однажды, – вспоминал хорошо знавший его С. Франк. – Его миросозерцание было сочетанием шопенгауэровского пессимизма <���…> с безотчетной верой в Добро, в высший свет Правды, в то лучезарно-светлое, что было его идеалом» 427.

Однако Айхенвальд не отрицал существование высшего существа и признавал необходимость религиозной веры, хотя скептически относился к церковной догматике, утверждая, что «Бог – один и что к этому одному Богу сходятся молитвы всего человечества, как бы разнообразны они ни были, какими бы словами они ни выражались» 428(из существующих религий своим этическим пафосом ему особенно импонировало христианство).

Соотнося себя с Богом, личность в то же время, по Айхенвальду, является самоценной и самодостаточной. В человеческом обществе она обладает правом на свободное развитие.

Смысл человеческого существования, по Айхенвальду, в творчестве. Каждый, по сути дела, – художник. Но выше всех те, кто в полной мере реализуют эту возможность, – люди искусства, и особенно литераторы. Для Айхенвальда «литература – именование и оправдание жизни» 429, она стремится «приблизиться к смыслу мира и соответственно его назвать» 430.

Эстетической действенностью наделено практически всякое слово, но литература начинается там, где слово становится самоцелью, не выступает в своей практической, утилитарной функции. Айхенвальд писал: «Литература для меня не просто искусство среди других искусств, а что-то другое, какая-то интимность, из теплых конкретностей бытия приближающая ко мне его отвлеченный смысл» 431.

Волей художника в иррациональном акте творчества, постигая смысл бытия, литература «творит жизнь, а не отражает ее <���…>. Она сверхвременна и сверхпространственна. Писатель живет всегда и везде. Он своим современникам не современник» 432. Литературное произведение конденсирует в себе личность автора: «Книга – предмет одушевленный: под ее обложкой, на ее страницах живет душа, духовная монада…» 433Отношение художника к миру повторяется в отношении читателя к художественному произведению (выступающему для него таким же самоценным художественным миром): «Не только писатель определяет читателя, но и читатель – писателя: первый создает последнего по образу и подобию своему, симпатически выявляя его сущность» 434. Читатель никогда не вычитывает точно того, что вложил в произведение писатель, он дополняет писателя, вступает с ним в диалог, «вчитывает себя в лежащие перед ним страницы» 435. Из такого понимания литературы и процесса чтения вытекает и своеобразная трактовка роли критика. Критик – в принципе такой же читатель, как другие. Для Айхенвальда «критик – эхо поэта, и в том состоит его назначение, чтобы услышать и ответить, чтобы принять поэтический звук и замысел в свое сердце и из сердца откликнуться на него» 436. Конечно, как и всякий читатель, критик произволен и вторичен, он зависит от разбираемого произведения. В принципе он не нужен, литература может существовать и без него. Но пока он полезен: как наиболее подготовленный и талантливый из читателей он воспитывает других – более торопливых и менее чутких 437.

Небольшой элемент творчества, который есть у критика, связан с тем, что хотя он «и располагает материалом чужих слов, однако он говорит о них словами своими» 438.

Айхенвальдовские «Силуэты…» 439имели не только поклонников, но и непримиримых противников. Одни из них, представители культурно-исторической школы в литературоведении, отвергали творчество Айхенвальда, утверждая, что «его “силуэты” нередко теряют всякое сходство с оригиналом, не передают того, что определяет значение данного писателя в ходе истории русской литературы» 440.

Другие оппоненты указывали, что Айхенвальд нередко эклектичен и непоследователен, прокламируя рассмотрение художника вне связи с обществом и историей, а на практике вводя апелляции к биографии, письмам и т.п. в свою объяснительную схему 441.

Третьих, наконец, как правило – представителей более молодого литературного поколения, не удовлетворяли его эстетические взгляды. Например, В. Ходасевич упрекал его не только в дилетантизме и неоригинальности, но и в «простодушном эстетизме» и «умиленно-слащавом голосе», которым он говорит о Пушкине 442. Андрей Белый в воспоминаниях писал о «сахарном либерализме-модерн» Ю.И. Айхенвальда 443.

Однако, проявляя эклектичность в методологии, Айхенвальд был исключительно искренен и последователен на практике, в изложении своих взглядов. Он никогда не скрывал и не смягчал выводов, к которым пришел. Это не раз приводило к скандальной ситуации: ожесточенным нападкам и бурной полемике. Так случилось в 1910 г., когда В. Брюсов был на вершине славы, а Айхенвальд пришел к выводу, что «от Господа он никакого таланта не получил и сам вырыл его из земли заступом своей работы», и отмечал у него «величие преодоленной бездарности» 444.

Так было в 1913 г., когда во втором издании 3-го выпуска «Силуэтов…» он добавил этюд о Белинском, где резко отрицательно отозвался о его творчестве: сторонники «социологической критики», осознающие себя «наследниками Белинского», обрушились на Айхенвальда с грубыми, нередко выходящими из границ приличий нападками, о тоне которых свидетельствуют даже названия большинства откликов 445.

Так произошло и в 1914 г., когда в статье «Отрицание театра» Айхенвальд отказал театру в самостоятельности, трактуя его только как иллюстративное дополнение к литературе и утверждая, что спектакль ничего не прибавляет к пьесе, поскольку актер и режиссер подчинены драматургии.

Литературная одаренность и искренность Айхенвальда обеспечили ему место в первых рядах русской критики 1910-х гг. С 1911 г. он регулярно печатался в кадетской газете «Речь», часто появлялись его статьи и в газете «Утро России». Предметом его выступлений была только литература, по социальным вопросам он обычно не высказывался. Но после Февральской революции Айхенвальд сразу же окунулся в публицистику. Он писал 27 марта 1917 г. издателю И.Д. Сытину: «Теперь наступила такая полоса жизни, когда моя специальность оказывается лишней, – не до художественной критики, не до изящной литературы в наши дни…» 446Через несколько месяцев он уточнил эту мысль в письме редактору газеты «Речь» И.В. Гессену: «Мне самому, хотя человеку и аполитичному, трудно в наши дни заниматься “чистым искусством”…» 447Публицистические статьи Айхенвальда, где он остро ставил современные вопросы, печатались в 1917—1918 гг. в газетах «Раннее утро», «Слово», «Свобода», «Речь» и др., часть их вошла в книгу «Наша революция, ее вожди и ведомые» (М., 1918), другие были собраны под названием «Диктатура пролетариата», однако книга не вышла 448. В этих публикациях Айхенвальд с позиций христианского персонализма отстаивает свободы слова и совести, национальное равноправие, резко критикует большевизм и Октябрьский переворот.