Антон Нестеров - Колесо Фортуны. Репрезентация человека и мира в английской культуре начала Нового века

Среди «умных» гравюр к каббалистически-алхимическому трактату Генриха Кунрата «Amphitheatrum Sapientiae Aeternae» («Театр вечной мудрости», Ганновер, 1609), призванных передать в виде символов смыслы текста, есть изображение кабинета алхимика. На переднем плане, в центре, мы видим стол, на котором лежат музыкальные инструменты: лютня, скрипка и виола (намек на триединство человеческого состава – тело, душу и дух, призванные стать единым ансамблем), и стоят весы – символ равновесия. Слева мы видим алхимика, преклоненного в молитве перед алтарем, на заднем плане – стеллажи с книгами: они символизируют вечное знание, чей источник – Бог. Адепт молится о даровании просветления и крепости духа. Справа же – лаборатория, инструментарий практического делания.

Благодаря процессу алхимической варки – режиму огня, управляемому Аполлоном, – Камень достигает зрелости. Обратим внимание, что и в «Гимне Совершенству» Марстон говорит о том, что Чудесное творение достигло зрелости.

Сошлемся на определение Камня, данное в одном из самых известных алхимических трактатов-компендиумов – «Philosophia Reformata» Милия (Hamburg, 1622):

Как мы видим, загадки Марстона постепенно начинают проясняться и находить свои ответы. Отметим еще строчки Марстона о том, что воспеваемая им сущность есть «Ни Бог, ни Мужчина, ни Женщина».

В трактате «Источник химической Истины» Евгений Филалет описывает приготовление Камня следующим образом: «Соедини Луну с Меркурием, нагревая их должным образом, так, чтобы эти двое стали одним… Если затем ты соединишь этот очищенный Меркурий с золотом, в котором Луна и пламя, то горячее и сухое полюбит холодное и влажное, и они соединятся на ложе пламени и согласия; мужчина растворится в женщине, а женщина поглотит мужчину, покуда дух и тело не станут одним, смешавшись. Продолжай операцию (пусть небо сходит на землю), покуда дух не почиет на теле, и они оба не зафиксируют друг друга. Тогда наш Камень достигнет царственного достоинства». [577]

Henrico Khunrath. Amphitheatrum Sapientae Aeternae.1602.

Итак, тексты Марстона складываются в некий погребальный плач, воспевающий кончину в пламени – и одновременно рождение из праха Голубя и из смерти дорогих возлюбленных – некоего совершеннейшего творения, тайны, чуда, превосходящего всякое помышление и соединяющего в себе мужскую и женскую природу.

А теперь обратимся непосредственно к шекспировской поэме «Phoenix and the Turtle». В ней последовательно упоминаются несколько птиц: орел, лебедь, ворона, феникс и голубь. Орел, лебедь и ворона приглашаются некоей неизвестной птицей, «сидящей на одиноком дереве в Аравии», почтить гибель феникса (женского рода) и голубя в огне любви, который слил тех воедино, сделав двоих одним. Мы еще вернемся к другим птицам, а сейчас займемся этой неназванной, «аравийской»: удивительно, что комментаторы проходят мимо того факта, что в «Буре» Шекспир называет эту птицу «по имени» – Феникс – и дает ему те же характеристики: «сидящий в Аравии на дереве, являющемся его троном, и досель царствующий» («… that, in Arabia/ there is one tree, the Phoenix' throne; one/ at this hour reigning there»). [578]Представление о Фениксе как о «царе всех птиц», обитающем в загадочной Аравии, восходит к древнегреческому историку Геродоту. Геродот называет Феникса «священной птицей» и рассказывает, что раз в 500 лет тот прилетает из Аравии в храм Гелиоса в Гелиополе, неся с собой умащенное смирной тело умершего отца. «Несет же его вот как. Сначала приготовляет из смирны большое яйцо… После… пробивает яйцо и кладет туда тело отца. Затем заклеивает смирной пробитое место в яйце, куда положил тело отца. Яйцо с телом становится теперь таким же тяжелым, как прежде. Тогда феникс несет яйцо в Египет» (II, 73). [579]Эпигон Геродота и Плиния, позднеримский комментатор Гай Юлий Солин в своем «Собрании достопамятных сведений» утверждает, что век Феникса «соответствует полному циклу великого года». [580]Впрочем, Геродота, как и Солина, образованный дворянин XVII в. мог и не знать. А вот другого римского автора, тоже упоминающего о Фениксе, в те времена читали более чем охотно – речь идет об Овидии. Достаточно сказать, что его «Метаморфозы» отчасти послужили образцом для поэмы Донна «Странствия души». Обильные метрические переложения из Овидия встречаем мы и в «Истории мира» Уолтера Рэли. В XV книге «Метаморфоз» о Фениксе сказано:

Обратим внимание, что в латинском оригинале все связанные с Фениксом местоимения – женского рода, однако согласование идет не с самим именем, а со словом «птица». Род – и пол – Феникса при этом остается неопределенным. Возможно, происходит это не случайно.

В другом месте Овидиевой поэмы есть еще одно упоминание о некой загадочной птице, которую порой соотносят с Фениксом. В XII книге «Метаморфоз» рассказывается о гибели тирана Кенея. Изначально Кенида была возлюбленной Посейдона, у которого в обмен на ласки вымолила обещание исполнить любое ее желание – после чего повелела превратить ее в непобедимого мужа – Кенея. Однако вызвавший гнев самого Зевса, Кеней был сражен кентаврами, завалившими его стволами деревьев.

Птице этой, в которой слились две природы – женская и мужская – в тексте придан эпитет «небывалая».

Таким образом, мы узнаем следующие атрибуты Феникса: андрогинность и необычайно долгий век, равный великому году – иначе говоря, Феникс оказывается связан с космогонической мифологией. В свете этого формула Овидия «возрождает себя своим семенем» приобретает особое значение. «Рождение себя посредством себя через себя» – классическая формула Творящего Божества, от орфических мифологий до христианства. Заметим, что у орфиков мы находим мотив мирового яйца, который в этом контексте весьма любопытно взаимодействует с рассказом о Фениксе у Геродота. Позволим себе еще одно наблюдение: часто проводится параллель между Фениксом и птицей Рух. Но корень hr – «руах» мы встречаем в самом начале Книги Бытия, когда говорится, что «Дух Божий носился над водою». «Руах» означает «веять» – а также «высиживать яйцо».