Олег Егоров - М. Ю. Лермонтов как психологический тип

Лермонтовская острота сформировалась в своей окончательной форме как социальный вызов, облеченный в более или менее приемлемую форму. Ведь «объектами нападения остроумия могут в такой же мере быть и целые институты, лица, поскольку они являются носителями этих институтов, уставы морали и религии, которые пользуются таким уважением, что возражение против них не может быть сделано иначе, как под маской остроумия, а именно остроты, скрытой за своим фасадом». [452]

Среди отзывов современников об остроумии Лермонтова преобладают негативные. Причем они приблизительно равномерно делятся между родными и близкими поэта, с одной стороны, и просто знакомыми – с другой. Например, дальний родственник Лермонтова И. А. Арсеньев вспоминал: «‹…› Лермонтов любил преимущественно проявлять свой ум, свою находчивость в насмешках над окружающею его средою и колкими, часто очень меткими остротами оскорблял иногда людей, достойных полного внимания и уважения». [453]

Почти сплошь негативными являются отзывы на этот счет сокурсников по университету. «‹…› Его товарищи не любили, и он ко многим приставал», – вспоминал товарищ Лермонтова по университету и юнкерской школе А. М. Миклашевский. [454]Другой знакомы Лермонтова по Школе А. М. Меринский констатировал такие же факты: «В школе Лермонтов имел страсть приставать со своими острыми и часто даже злыми насмешками ‹…› В обществе Лермонтов был очень злоречив ‹…›» [455]Подтверждает подобные наблюдения и известный товарищ А. И. Герцена Н. М. Сатин, знавший Лермонтова по пансиону: «Вообще в пансионе товарищи не любили Лермонтова за его наклонность подтрунивать и надоедать». [456]А сослуживец Лермонтова по Гродненскому полку А. И. Арнольди уловил наблюдательным глазом мимическое выражение острословия даже у мертвого Лермонтова: «На портрете Шведе поэт наш коротко обстрижен, глаза полузакрыты и на устах играет еще злая насмешка». [457]Эту черту внешнего облика, не произвольную, а глубоко осознанную сам Лермонтов запечатлел в портрете одного из своих любимых героев – Вадима из неоконченного романа: «на лице его постоянно отражалась насмешка, горькая, бесконечная». [458]«Язвительно-насмешливую улыбку» у семнадцатилетнего Лермонтова сразу отметила и Е. А. Сушкова. [459]

Порой наклонность к острословию и вышучиванию переходила у Лермонтова в какую-то неутолимую жажду, и его поведение становилось навязчивым и неприятным для окружающих: «У него была страсть отыскивать в каждом своем знакомом какую-нибудь комическую сторону, – отмечал со слов близких знакомых Лермонтова И. И. Панаев, – какую-нибудь слабость, и, отыскав ее, он упорно и постоянно преследовал такого человека, подтрунивал над ним и выводил его наконец из терпения. Когда он достигал этого, он был очень доволен». [460]

Перечисленные факты не кажутся случайными и менее всего субъективными мнениями недоброжелательных современников. Они вытраиваются в конкретную систему и свидетельствуют о психологической закономерности, отчетливо просматривающейся тенденции в душевной жизни Лермонтова. Тенденция эта находит объяснение в психоанализе: «Существует стремление выругать кого-нибудь. Но этому настолько мешает чувство приличия, эстетическая культура, что ругательство не осуществляется. Если бы оно прорвалось благодаря, например, измененному аффективному состоянию или настроению, то этот прорыв тенденции к ругани явился бы потом источником неудовольствия. Итак, ругань не осуществляется. Но представляется возможность извлечь материал слов и мыслей, служащих для ругани, удачную остроту, освободить удовольствие из других источников, которым уже не мешает прежнее подавление ‹…› Опыт тенденциозной остроты показывает, что при таких обстоятельствах подавленная тенденция поможет получить силу благодаря помощи, оказываемой ей удовольствием от остроумия ‹…› При таких соотношениях смеются больше всего по поводу тенденциозной остроты». [461]

В коммуникативном поведении взрослого Лермонтова преобладали тенденциозные остроты. Их направленность и содержание отличались от злословия и шуток в адрес однокурсников, сослуживцев или знакомых. Это были социально значимые остроты. Однополчанин Лермонтова К. Х. Мамацев, человек литературно образованный, водивший дружбу с грузинским поэтом Акакием Церетели, автор обширных мемуаров, вспоминал: «Он был всегда весел, любил остроты, но его остроты часто переходили в меткие и злые сарказмы ‹…›» [462]

Лермонтов использовал тенденциозные остроты как «средство двойного назначения». Первой мишенью, куда он направлял стрелы своего остроумия, был тот «суд глупцов», который повсеместно сопутствовал гордому, самолюбивому и высокоодаренному поэту. Кучки недоброжелателей, «злых языков» и завистников всегда была в любой социальной страте, в которую попеременно вступал поэт: петербургский «свет», армейская среда, «водяное общество» Кавказа.

Здесь Лермонтов, как правило, действовал бесцеремонно и разил наповал своим оружием, за что и получал дурные отзывы, проникшие и в поздние мемуары. «Мы смехом брань их уничтожим», – формулировал поэт свой «боевой» принцип. [464]

В подобных ситуациях острота у Лермонтова выполняла защитную функцию. Он не столько нападал, сколько оборонялся от мелких, неприятных уколов людей ничтожных, но способных отравить атмосферу сообщества сплетнями, слухами и наветами на одинокого поэта «Там, где острота не является самоцелью, то есть там, где она не безобидна, она обслуживает только две тенденции, которые даже могут быть объединены в одну точку зрения: она является либо враждебной остротой (которая обслуживает агрессивность, сатиру, оборону), либо скабрезной остротой (которая служит для обнажения)». [465]Линию своего поведения в этом направлении Лермонтов сформулировал в «лирическом отступлении» поэмы «Сашка»:

Вторая часть этой «диады» (враждебная – скабрезная остроты) нашла свое выражение в ряде эксцентричных поступков поэта в форме переодевания – разоблачения, о которых говорилось выше.

Руководящая личностная идея – стремление к лидерству – выкристаллизовывалась не в романтическом воображении юноши поэта, заполненном байроническими образами и семейными легендами и преданиями, а в столкновениях с жесткими реалиями светской жизни, законы которой уже с первых шагов в ней оказались враждебны для честолюбивых притязаний Лермонтова. «‹…› И в свете утверждали, что язык его зол и опасен… ибо свет не терпит в кругу своем ничего сильного: свету нужны французские водевили и русская покорность чужому мнению». [467]В обществе было не принято произносить прямое слово о мире и человеке. В атмосфере социального маскарада мысль, поступки и подлинный облик его участников были надежно скрыты. Но Лермонтов сумел извлечь психологическую выгоду из такого положения, приняв правила игры и придав своему поведению прямой смысл в рамках игры. «Под маской можно сказать многое, чего с открытым лицом сказать нельзя». [468]