Александр Чанцев - Когда рыбы встречают птиц. Люди, книги, кино

Но у Альмодовара танатос не размыкает объятий с эросом, в «Коже» – они, как любовники на американских горках, поочередно занимают позицию сверху. Замкнутость пространства компенсируется хронологической открытостью – в постоянных флэшбэках (они вмонтированы в повествование так же плотно, как цепи в стены подвала Ледгарда-Бандераса, даже не сразу и поймешь, что ты уже кинут режиссером в другой временной пласт) дается предыстория происходящего. Жена Роберта сгорела в автокатастрофе (вернее, сгорела ее красота, сама жена от этого покончила с собой позже), его ментально неуравновешенную дочь чуть не изнасиловал мальчик Винсент – смерть насилием вторглась туда, где должно было простираться благополучие любви. Роберт не приемлет, вытесняет суть, фиксируясь на внешних обличиях (на то он и пластический хирург, причем гениальный) – жене он собирался вернуть ее обличие, но она не дождалась начала лечения, «вышла в окно» после случайного столкновения с ужасом зеркала. После смерти сумасшедшей дочери Роберт идет мстить – похищает и заточает Винсента в подвале, делает ему вагинопластику, а потом серией многолетних операций превращает по лекалам своей жены в идеальную красавицу (похожую еще и на его дочь – недаром дан инцестуальный мотив тем, что рыдающую дочь Роберта в разорванных одеждах застали в его успокаивающих объятиях, преступника тогда никто толком не видел и Роберту приходится некоторых убеждать в своей невиновности…).

Внешнее маркировано зеркалом: стекло окна и стало тем зеркалом, что погубило его жену, отражение (скорее, не-отражение, потому что его мужская суть оказывается отсечена) приносит Винсенту боль большую, чем сами операции… Кандалы из подвала заменены на смирительную рубашку из зеркал – и без видимой охраны Винсент вскоре после операции даже не пытается бежать… Роберт не особо общается с Винсентом, наблюдает ее (уже – ее) совершенную красоту через тайное зеркало (еще зеркало… еще двойное, отраженное заточение…) и – постепенно влюбляется в нее до безумия. «…Мы молчаливо полагали, что легкость и незначительность слов, приостановка образов составляет само пространство любви, ее музыку. В конечном счете я ощущал ее – сильную настолько, что она была моим внутренним Законом – своим ребенком женского пола. Таков был мой способ разрешения проблемы Смерти» [419]. Попутно Роберт разрешал и научные проблемы, пересадки кожи и трансгенеза: он улучшает свойства кожи, введя в ген человеческий кожи трансген свиной (так как трансгенез запрещен в научном мире, то и эксперименты свои он прячет в подвале) – он «подчиняет себе тварное и обращает отрицание смерти в мощь труда» [420]. Но «лабиринтный (здесь – подвальный. – А. Ч.) человек никогда не ищет истины, но всегда лишь Ариадну» [421], как писал еще один подпольный человек Ницше. Посему и Пигмалион-Роберт создает (или видит в созданном) не фаустианский гомункул познания, но эмоциональный слепок против смерти.

Амальгама как заточение образа, кожа как хранилище того, что в ней живет. Но оно там, внутри, не меняется. Даже заточенным. Тем более заточенным. Роберт нарекает Винсента Верой (это весьма символично звучит на русском, ибо когда в обмен на данную ей свободу она дает ему смерть, он очень удивлен – он ей верил, «мы же договорились»), и она начинает сходить с ума так же, как его дочь (да и жена после автокатастрофы). Вера рисует на стенах ряды дат, лепит странные фигуры, занимается йогой. Йога тут значима особо – по телевизору в ее запертой комнате по одному из трех разрешенных ей каналов шли уроки йоги, там говорили, что это способ уйти в себя и спастись, обрести свободу от обстоятельств жизни, будь ты даже в тюрьме. Она в тюрьме своей кожи, своей дивной красоты, своего стресса. Полученная в результате эксперимента кожа защищает от боли комариного укуса, ожога, не впускает физическую боль внутрь – но и не выпускает душевную вовне. Поэтому она то режет себя (понятный способ экстериоризации стресса, попытки понять свою боль, а также убийства красоты, ставшей ее клеткой), то лепит безумные фигурки, то – начинает заниматься йогой. На протяжении фильма в нескольких долгих кадрах она замирает такой скульптурой-йогиней (тут образность, как и сами скульптуры, – от скульптора Луизы Буржуа [422]) – символ ее галатейного, марионеточного рабства в руках Роберта…

Но создание Франкенштейна неминуемо убьет своего создателя – прекрасная Елена Анайя (хорошо, что Альмодовар позвал своих любимых Бандераса и Маризу Паредес, но отказался все же от идеи отдать главную женскую роль Пенелопе Крус) не только ходит с неземной грацией и подземельным взглядом огромных еще и от слез глаз. Она пытается соблазнить Роберта, а может быть даже и действительно полюбить – попытка сути соответствовать своей (новой) оболочке? Стокгольмский синдром эмпатии к похитителю, мазохистская страсть к палачу? Недаром же из обычного, даже женственного и миниатюрного Винсента сделали дивную красавицу – он-женщина гораздо красивее его-мужчины. Ему, возможно, в чем-то даже повезет потом – девица из магазина, которой он безуспешно добивался мужчиной, стопроцентная лесбиянка. Да и перевоплощение почти абсолютно – когда на Винсента-Веру нападает насильник (у Альмодовара вообще очень многое закольцовано, рифмуется перекрестной рифмой…), он не может дать ему отпора, что странно, ведь даже поменявшие пол транссексуалы сохраняют прежнюю мускульную силу. Но и не странно – новая оболочка пытается диктовать содержанию. Вера – двойник Винсента, по сути – двойник, запертый в самого себя. «Зазеркальная плоть в этом мире останется мёртвой глиной. <���…> Я крушу зеркала, чтоб не видеть, как смотрит двойник! // Зеркала, разбиваясь, сочатся багровым и алым!» [423]Глупый мальчик Винсент был жестоко наказан за несовершенное им изнасилование (сумасшедшая дочь Роберта окончательна сошла с ума от первых прикосновений, он испугался, бережно одел ее и удрал) – большее преступление поглотило меньшее, заточило его. Но оно вырывается наружу местью – Винсент-Вера убивает Роберта.

В фильме вообще так же достаточно крови, спермы и слез, как и трагедии, трэша, рифмовок сюжетных линий, обыгрываний жанров. Как в зале было много хохота – искреннего, нервного и такого разного, как этот новый Альмодовар в «Коже». «Мама, это я – Винсент», говорит в конце Вера.

Если присуждать премии новым издательским сериям, то лучшей из них в 2007 году является серия «Арт-хаус» питерского издательства «Азбука-классика» под патронажем Александра Гузмана (редактор года в конкурсе «Человек книги»-2007 газеты «Книжное обозрение»). Книги этой серии – это интервью не обязательно с режиссерами, но с людьми, имя которых приводят в словарях в качестве примера к слову «культовый»: К. Тарантино, Т. Уэйтс, Л. фон Триер, а также персонажи из нашей подборки…