Арон Гуревич - Индивид и социум на средневековом Западе

Так или иначе, перед нами – исследование, принципиально незавершенное, и в этой его незавершенности содержатся стимулы для дальнейших размышлений.

Для того чтобы читатель мог лучше уяснить все последующее, я чувствую необходимость сделать небольшое отступление. Мои отношения с ныне покойным другом восходят к середине 60-х годов. В возглавляемом М. Я. Гефтером Секторе методологии Института истории АН СССР обсуждалась рукопись сборника «Источниковедение. Теоретические и методологические проблемы» и в том числе моя статья «Что такое исторический факт?». В этом обсуждении принял участие и впервые увиденный тогда мною B. C. Библер. Одобрив мою статью в целом, он вместе с тем высказал ряд интересных мыслей. Я тотчас же предложил, чтобы он оформил свое выступление в виде статьи и она была бы опубликована вместе с моей. Так и поступили.

С этого момента между нами установились дружеские отношения, которые не прерывались вплоть до его кончины в 2000 году. Интенсивный обмен мыслями с выдающимся и оригинальным мыслителем, каким бесспорно был Владимир Соломонович, был для меня в высшей степени существенным. Выговорить ему мои исследовательские наблюдения и выводы в области медиевистики значило переработать их в нечто более законченное. И он, верится мне, не оставался внакладе, поскольку – в отличие от большинства других известных мне отечественных философов – он проявлял глубокий интерес к истории, в первую очередь – к истории культуры. И не случайно, ведь он был историком по образованию и философом по призванию, по самой своей сути.

Когда моя работа над книгой «Проблемы средневековой народной культуры» приближалась к завершению, я попросил В. С. ознакомиться с ее содержанием, и из длительных бесед с ним я извлек немалую пользу. Вскоре после того, как эта моя книга увидела свет, редакция журнала «Знание – сила» заказала Библеру рецензию на нее. Однако написанный отзыв по своему объему многократно превышал все допустимые в журнале нормативы: он насчитывал почти сто страниц. Ни сокращать этого «монстра», ни просить его автора написать ожидаемые 15 страниц не было возможным, и рукопись В. С. Библера долго лежала в его архиве, пока наконец не увидела свет в составе сборника «Человек и культура» (1990).

Рукопись моей следующей книги «Культура и общество средневековой Европы глазами современников (Exempla XIII века)», в свою очередь, была изучена B. C., и опять-таки наши беседы с ним над этим текстом оказались для меня глубоко полезными и стимулирующими.

Признаюсь, что во всех случаях, когда нам довелось сопоставить свои точки зрения, я не был в состоянии полностью разделить позиции моего доброго и щедрого критика. Причинами тому были и разные уровни сознания собеседников (ибо Библер – один из немногих наших современников и соотечественников, кого можно по праву назвать Философом с большой буквы, тогда как я лишен такого дара, как философский склад ума), и различия между научными дисциплинами каждого из нас. Но сохранялась некая «территория» мысли, общая для обоих, и то, что я мог воспользоваться интеллектуальным потенциалом мыслителя подобного калибра, было для меня редкостной удачей.

Но моя преамбула несколько затянулась, и пора перейти к делу.

В ходе наших бесед Владимир Соломонович, насколько мне помнится, не углублялся специально в проблему истории человеческой личности, хотя подчас наши беседы непосредственно приближались к этому животрепещущему сюжету. Ознакомление с «Исторической поэтикой личности» было для меня в немалой степени откровением. По своей фактуре и принципиальной незаконченности это произведение, выламывающееся из рамок привычных научных жанров, это послание ушедшего от нас друга и учителя требует длительных размышлений, и сейчас, после первого ознакомления с текстом, я вынужден ограничиться немногими наблюдениями.

Первое.В противоположность ученым, которые задаются вопросом о том, когда возникла европейская личность – в XII, XV или каком-либо еще столетии, – В. С. Библер этой проблемой вовсе не озабочен. Он начинает свои заметки с цитирования тех определений понятия «личность», которые были предложены философскими словарями. Но сразу же становится совершенно очевидным, что определения эти, при всей их изощренности, относятся к личности европейца XX века, а потому при изучении истории личности, в особенности средневековой, едва ли могут быть особенно полезными. Более исторически релевантной кажется мне формула личности, выработанная самим Библером: «Личность, это – индивид, в той мере и в той форме, в какой вся его жизнь, судьба могут быть представлены и поняты как единый (один!) поступок, явление его воли и сознания… И – в какой – эта судьба – следовательно – может быть – в каждый момент перерешена…» [406].

Исходный пункт рассуждений Библера: с личностью в том или ином ее обличье мы имеем дело на протяжении всей европейской истории. Он последовательно рассматривает вопрос о личности в античной культуре, в культуре Средневековья и в культуре Нового и Новейшего времени. Всякий раз это иная, новая личность, с собственной, только ей присущей структурой, но то, что мы имеем дело с личностью, читая трагедии древнегреческих авторов или погружаясь в жития святых, столь же несомненно для него, как и при вхождении в мир новоевропейского романа. Библер отмечает ошибочность взгляда М. М. Бахтина (одного из главных героев его интеллектуального универсума), который полагал, будто личностное начало впервые проявляется у стоиков, Марка Аврелия или у Августина. Профилирующую линию в развитии античной философии от Демокрита до Платона и Аристотеля он усматривает в развитии идеи становления личности [407]. Библер специально останавливается на вопросе о соотношении маски, личины (prosopon) и подлинного лица актера античной трагедии.

Ряд мыслей высказывает он и о личности героя новоевропейского романа. Но – и это nota bene! – в центре его размышлений стоит индивид христианского Средневековья. Тот, кто впервые встретился с этим сочинением Библера, не зная ничего о его творчестве помимо «Исторической поэтики личности», может легко вообразить, что автор – медиевист. Между тем Библер, разумеется, не исследовал средневековые тексты, в лучшем случае он должен был довольствоваться немногими их переводами на русский язык. Он более или менее внимательно следил за научной литературой по медиевистике, появлявшейся в нашей стране в годы, когда он создал свои рукописи, в несравненно меньшем числе, нежели ныне. Средством, которое помогло ему преодолевать всевозможные профессиональные препоны и трудности, несомненно, была интуиция.

Второе.Итак, в поле его зрения – индивид Средневековья. Для понимания специфики его сознания, по мнению Библера, нельзя упускать из виду, что жизнь средневековых христиан протекала sub specie mortis. Вслед за Филиппом Арьесом Библер признает, что моментом, когда индивидуальная личность получает свое окончательное завершение, а следовательно оценку, была смерть. Лишь в смерти индивид обретает свое собственное Я. Для того, чтобы понять личность святого, нужно вдуматься в повествование о его блаженной кончине. Отправляясь от этого момента, читатель или слушатель жития, мысленно пробегая «биографию» святого, мог в полной мере ощутить и осознать святость героя благочестивого повествования.