Юрий Рюриков - Три влечения. Любовь: вчера, сегодня и завтра

Такова первая серия ударов, которые Годвин наносит по браку. Два его пункта он особенно атакует: его основанность на худшем виде собственности – собственности на человека, и его вечность, его принудительную пожизненность.

Годвин против того, чтобы люди были собственностью, чтобы они были насильно прикованы друг к другу, и в этом он тысячу раз прав. Все его стрелы, направленные против собственнического и нерасторжимого брака, попадают в цель.

Но Годвин отвергает не только пожизненный, а и любой брак, любую жизнь вместе. Он считает, что человек всегда должен жить один. «Мысль, что я должен иметь спутника жизни, – говорит он, – вытекает из усложнения наших пороков. Она продиктована трусостью, а не мужеством». «Совместное жительство представляет собой зло», потому что оно «препятствует самостоятельному развитию мысли».

Это особенно важно для Годвина. «Нелепо, – продолжает он, – рассчитывать на то, что стремления и желания двух человеческих существ будут совпадать на протяжении сколько-нибудь длительного периода времени. Обязать их действовать и жить совместно, это значит неизбежно обречь их на ссоры, злобу и несчастье» [128].

И здесь Годвин во многом прав. Он прав, когда говорит о насильственном браке, о браке, где есть неравенство, о браке, где нет любви. В таких браках ссоры и несчастья неизбежны, неизбежно и отчуждение людей друг от друга, неизбежно калечение их жизни. Такая жизнь вместе на самом деле – зло, на самом деле – обман [129].

Но если Годвин во многом здесь прав, то он во многом и неправ.

Все мы знаем, что для тех, кто любит, жизнь вместе – не зло, а добро, и она дает им величайшую радость и счастье. Все мы знаем, что не единение с любимым, а разъединение с ним несет людям тоску и горе. И есть ли на свете горе сильнее, чем разлука с любимым человеком, жизнь врозь с ним? Все это азбука, прописи, элементарные фундаменты жизни, и вряд ли стоит забывать о них.

Конечно, и у тех, кто любит, бывают ссоры, конечно, и у них не совпадают многие желания, интересы, привычки. Но все это естественно: люди – не спички из одной коробки, и если их желания разны, но не враждебны, если их привычки дополняют, а не подавляют друг друга, – обязательно ли это будет рождать злобу и несчастье?

Любовь, может быть, самый мощный на свете гаситель разногласий, самый мощный цемент, скрепляющий людей. И пока она жива, у нее есть огромная единящая сила, которая не дает обычным и естественным разногласиям вырасти в стену между любящими. Бывает, впрочем, – и часто, – что любовь остается здесь побежденной, но виновата здесь все-таки не сама жизнь вместе, а условия этой жизни.

И наверно, выход из зла не там, где видит его Годвин. Чтобы снять ярмо с шеи, не обязательно отрубать голову. И выход не в отмене брака вообще, а в отмене его принудительности и нерасторжимости – и, конечно, в общем улучшении всей человеческой жизни.

Годвин считает жизнь в одиночку нормальным, естественным для человека видом жизни. Наверно, такая тяга к одиночеству рождается и насильственной жизнью вместе, и людской скученностью, и теснотой жизни, и усталостью от других людей.

Впрочем, дело здесь обстоит не так просто, у него есть и другая сторона. Одиночество – сложная психологическая проблема, и в последние столетия она все больше занимает умы людей. Во многом она – обратная сторона индивидуальности, личной неповторимости человека. Чем выше развиты люди, чем сильнее их индивидуальность, тем больше их личный мир отличается от других «я».

Общность между собой куда больше чувствуют люди неразвитые – поэтому, наверно, так легко сближаются дети и так един мир их интересов. С развитием духовной структуры человека резко вырастает личное своеобразие вкусов, привычек, взглядов, чувств. И чем глубже внутренняя жизнь человека, чем больше он сам думает, делает, решает, сопоставляет, тем больше не похож его мир – во всех своих гранях и звеньях – на миры других людей.

Отсюда и непонимание, которое часто встречается в мелочах, в малейших проявлениях духовной жизни. Ведь любое чувство, любая мысль многоэтажны. Мысль, к которой пришел человек, всегда только последняя ступень какой-то скрытой внутренней лестницы, всегда только маленькая вершина огромной и невидимой другим пирамиды.

Человек думает всем своим существом, и подспудный пьедестал для любой его мысли – это весь его прошлый опыт, все тысячи мыслей, которые он когда-то думал, все тысячи чувств, которые он когда-то испытал. Чтобы понять эту мысль, надо понять всю цепь предыдущих мыслей; и поэтому, наверно, так часто и возникают у людей мгновенные импульсы одиночества, чувство налета на преграду, когда другие люди не разделяют их мысли, бесспорные для них.

Но в принципе люди живут и тем, что их разделяет, и тем, что их соединяет. Все они – представители одного рода, все ведут одинаковую в своих основах жизнь, и «тема» их мыслей, чувств, переживаний – одна и та же, особенно у людей из одной социальной или профессиональной группы. И их вкусы, привычки, мысли часто не противостоят, а дополняют друг друга, их неповторимые миры могут смыкаться, как камешки мозаики, и обогащать друг друга.

Чем больше и чем дружественнее общение между людьми, тем больше у них может быть точек совпадения и тем меньше точек расхождения (это прямо относится и к любви). Мысли их, вкусы и привычки, сливаясь и перестраивая друг друга, могут обновляться, делаться общими – или похожими, они могут увеличивать число перекидных мостиков между людьми и уменьшать число стен и перегородок между ними.

Мир в его нынешнем состоянии раздроблен на тысячи мельчайших ячеек, и многое тянет его к «атомарному состоянию». Люди развиваются узко, и между людьми из разных социальных или профессиональных групп куда больше непонимания, чем между людьми одной такой группы. Кроме того, тяготы жизни рождают в них и другие разделительные барьеры – массу видов эгоизма, корысти, – которые вырастают как защитный рефлекс, как неестественное искажение естественного инстинкта самозащиты.

Вместе с социальными революциями, с падением тягот и нехваток, вместе с угасанием раздробленного на тысячи ячеек общества из жизни, видимо, уйдут и многие разделительные барьеры.

Миры людей смогут стать открытее, в них будет больше союзного, чем враждебного, и тяга к единению сможет усилиться, а тяга к одиночеству – ослабнуть. Но сама эта тяга вряд ли исчезнет из жизни: и потому, что одиночество – прямое следствие личной неповторимости, и потому, что оно нужно человеку как отдых от других людей.

И даже в счастливой любви оно не перестанет, наверно, сопровождать человека – в моменты размолвок, непониманий, несовпадений. Впрочем, там одиночество вряд ли будет таким сильным, как думал Годвин или Роллан, который писал: «Веками люди наивно удивляются и сетуют на неизбывное одиночество души человеческой, постигаемое на горьком опыте любви. Несбыточная мечта о слиянии сердец – извечная ошибка людей. Ибо разве „любить“ не означает „любить другого“?» [130]