Юрий Рюриков - Три влечения. Любовь: вчера, сегодня и завтра

Конечно, любить – значит любить другого. Миф о Нарциссе, который влюбился в себя, – это только миф. Но именно потому, что любить – значит любить другого, неизбывное одиночество души человеческой – хотя бы в чем-то – избывно, а та – хотя бы на время – близость, которую Роллан называет «слиянием сердец», – не извечная ошибка.

Конечно, в любви есть масса случаев, когда чувство одиночества неизбежно, – все мы знаем об этом. Это и несчастная любовь, когда тоска делает чувство одиночества главным чувством человека; это и слабая любовь, когда потоки чувств, идущие с разных сторон, слишком слабы, чтобы пройти сквозь разделительные барьеры; и любовь к эгоисту, эдакому психологическому ростовщику, который хочет брать больше, чем дает; и любовь резко неравных людей, и просто горе в любви, и много других случаев.

Но любовь и одиночество часто не могут быть вместе. Не так уж редко любовь обостряет тягу к другим людям, усиливает стремление быть к ним ближе. Известно ведь, что всякая радость усиливает чувство единения, как всякое горе – чувство одиночества. Наверно, каждый из нас видел, как любовь обостряет духовный слух человека, как она утончает его способность различать звучание чужой души, усиливает его дар настраиваться на чужие волны.

И даже робинзонада любви, даже одиночество вдвоем – это антипод настоящему одиночеству. Человек чувствует унисон с другим человеком, он видит, как чутко тот понимает и предугадывает его, и как точно сам он ощущает, что нужно ему сейчас и что будет нужно в следующую секунду. Такие моменты унисона – пусть они и бывают не очень часто – противоположны одиночеству, и они, на то время, пока они существуют, избавляют людей от него.

Но вернемся к противнику брака Годвину. Отмена брака, пишет он, не поведет в царстве разума к разврату и грубым вожделениям, потому что люди тогда будут «предпочитать радости умственные радостям чувственным».

Эта мысль очень важна для него. Психика, по Годвину, сводится только к разуму, это только ряд мыслей. И даже то, что люди называют страстью, чувством, желанием, – это всего лишь живая и яркая мысль. Поэтому и счастье для него – вещь только интеллектуальная, его не могут дать чувственные радости. «И сейчас, – убеждает он, – привлекательность чувственных наслаждений обманчива. Мы скоро начинаем презирать чисто животные отправления, которые, если отвлечься от обольщений сознания, всегда остаются почти одинаковыми».

Такой подход к человеку как к существу только рациональному, был свойствен Просвещению XVIII века, и он был опорой годвиновской теории любви и брака.

Годвин отнимает у любви будущего ее чувственность, сужает ее до чистого платонизма двух «мыслителей».

«Общение полов в таком обществе, – говорит он, – будет подлежать тем же условиям, что и другие виды дружбы». Тут он сходится с Кампанеллой, для которого духовная любовь тоже была не любовью, а дружбой.

В царстве таких людей – тут Годвин опять сходится с Кампанеллой – нет больше отцовства, воцарилась общность жен. «Нельзя, – пишет он, – окончательно сказать, будет ли при таком состоянии общества известно, кто отец каждого отдельного ребенка».

К тому же, когда население земли станет предельным, люди совсем «перестанут плодиться, ибо их к тому ничто не будет более побуждать, ни заблуждение, ни обязанности. В дополнение к этому, они, может быть, приобретут бессмертие. В целом это будет народ, состоящий из зрелых людей, а не из детей. Поколение не будет сменять поколение» [131].

Годвин думает, что это приведет людей к расцвету. Но так ли уж полон будет этот расцвет?

Из жизни человека уходят главные, сильнейшие виды человеческой любви, которые делают человека человеком. Психика его суживается до одного разума, и он делается двуногим мозгом, чья жизнь не отеплена и не просветлена чувствами. Он не сумеет больше наслаждаться жизнью, – и зачем ему тогда нужно будет бессмертие?

Да и бессмертие это будет только внешним. На самом деле человек умрет, ибо лишение человека чувств – это смерть человека, превращение его в живого робота, в машину.

Любовь и бессмертие тесно связаны между собой – любовь несет в себе продолжение рода, передачу потомкам каких-то свойств смертного, человека. И может быть поэтому, начиная с Платона, не раз повторялась мысль, что в любви люди хотят обессмертить себя, переступить законы природы.

С давних пор считалось, что любовь продляет людям молодость, отодвигает старость и смерть. У древних греков был даже особый способ омоложения – герокомия, когда старого человека соединяли с молоденькой девушкой.

Желание бессмертия – пожалуй, самый тревожный идеал, самое беспокойное и давнее желание человека. Быть всегда, жить бесконечно, видеть все – что может быть лучше? Недаром все религии и мифологии строились на жизни после смерти или на переселении душ. Недаром Сафо с трогательной логичностью писала в одном из первых в мире стихотворений-силлогизмов:

В последние годы перестали быть редкостью фантастические книги, в которых писатели оживляют умерших, далеко отодвигают границы жизни. И не только фантасты, но и ученые – биологи, медики, философы – начинают все больше и серьезнее интересоваться смертью, оживлением, вечностью.

Известный астрофизик И. С. Шкловский в своей книге «Вселенная, жизнь, разум» предположил, что когда-нибудь люди научатся делать биопротезы – живые части человеческого тела. Они станут выращивать их, делать не из мертвых материалов, а из живых, биологических. Люди будут все время заменять отработанные органы, и жизнь будет все время восстанавливаться и поддерживаться в теле человека.

Известный медик академик Н. М. Амосов считал, что человеческий организм – по тем биологическим программам, которые в нем заложены, – не рассчитан на смерть. «Старость не запрограммирована в человеческом организме, – писал Н. Амосов. – Он, если можно так выразиться, спроектирован на вечную молодость и жизнь». Старение и смерть возникают от того, что в работе организма накапливаются ошибки, неполадки, отклонения от этой программы.

Как и И. С. Шкловский, Н. М. Амосов думает, что в будущем люди смогут заменять живые органы тела искусственными и даже, может быть, сумеют создать искусственный мозг. «Если к тому же представить, – говорит он, – что к искусственному мозгу присоединено тело с протезированными органами, то получается, что „сам“ человек умирает, умирает его тело и даже мозг, но он продолжает жить как интеллект, передав свое „я“ искусственному мозгу». Правда, сейчас, добавляет он, все это фантазии, далекие от реальности, и при нынешнем уровне знаний ни о каком бессмертии не может быть и речи [132].