Леонид Беловинский - Жизнь русского обывателя. От дворца до острога

Изначально с конца XVIII в. русское образование было бессословным, что обеспечивалось, в частности, преемственностью школ разного уровня – от низшего городского до университета. При Николае I было прямо запрещено принимать в университеты крепостных и циркулярно рекомендованы разным сословиям учебные заведения разного уровня; однако администрация и преподаватели саботировали эти рекомендации. С конца 50-х гг. бессословность образования было утверждена законом. Однако в 1887 г. был издан циркуляр министра народного просвещения Делянова, известный как циркуляр «о кухаркиных детях», в котором говорилось о том, что дети из бедных семейств, особенно лиц «услужающих», напрасно учатся в гимназиях, а потому их и не следует туда принимать, то есть была сделана попытка введения отбора учащихся по классовому признаку. Эту меру встретило в штыки общество, нравственно уже переросшее политический режим Александра III, недовольна ею была и часть педагогов, бывших тоже ведь членами общества. Но… только часть: «У директоров потребовали особую «статистику», в которой было бы точно отмечено состояние родителей учащихся, число занимаемых ими комнат, количество прислуги. Даже в то глухое и смирное время этот циркуляр… вызвал всеобщее возмущение: не все директора даже исполнили требование о статистике, а публика просто накидывалась на людей в синих мундирах «народного просвещения», выражая даже на улицах чувство общего негодования… Балмашевский… возмутивший всех циркуляр принялся применять не токмо за страх, но и за совесть: призывал детей, опрашивал, записывал «число комнат и прислуги». Дети уходили испуганные, со слезами и недобрыми предчувствиями, а за ними исполнительный директор стал призывать беднейших родителей и на точном основании циркуляра убеждал их, что воспитывать детей в гимназии им трудно и нецелесообразно. По городу ходила его выразительная фраза:

– Да что вы ко мне пристаете? Я чиновник. Прикажут вешать десятого… Приходите в гимназию: так и будут висеть рядышком, как галки на огороде…

Балмашевские, конечно, не злодеи. Они выступали на свою дорогу с добрыми чувствами, и, если бы эти чувства требовались по штату, поощрялись или хоть терпелись, они бы их старательно развивали. Но жестокий, тусклый режим школы требовал другого и производил в течение десятилетий систематический отбор» (92; 283–284). Таковы были педагоги старого времени.

Шло время, менялся состав преподавателей, и место бывших барабанщиков наполеоновской армии занимали люди, получившие специальное педагогическое образование. К концу XIX в. практически исчезают из мемуаров портреты учителей-монстров. А вот сухой формализм… Симпатичной представляется по воспоминаниям ее учеников Новочеркасская Платовская гимназия; недаром среди ее выпускников немало людей, достигших известности, в том числе русский философ А. Ф. Лосев. Тем не менее «Русский язык вяло и неинтересно преподавал А. В. Волоткин… Арифметике нас учил статский советник Евстафий Михайлович Грохольский (кандидат физико-математического факультета Петербургского университета. – Л. Б. )… У него была своя система выделять из состава класса «любимчиков», к которым учитель благоволил… Географию и историю мы изучали у молодого, только что со студенческой скамьи, преподавателя Николая Алексеевича Мерцалова (также окончил Петербургский университет. – Л. Б. )… Он перебрался в Симбирск, не оставив о себе ни хорошей, ни плохой памяти. Преподавал он строго по учебникам и не возбуждал у нас никаких интересов… Немецкому языку мы учились у молодого неуравновешенного немчика из Прибалтики Адальберта Яковлевича Цейгера (выпускник Юрьевского, Дерптского, университета. – Л. Б. )… Он постоянно выходил из себя и не сумел научить нас немецкому языку, – задавая уроки по грамматике, не стремился научить разговаривать. Природоведению и французскому языку со второго класса нас учил Федор Павлович Ратмиров (выпускник Феодосийского учительского института, слушал курс в Сорбонне и выдержал экзамен на звание учителя французского языка. – Л. Б. ). Природоведение он получил, очевидно, в нагрузку и, не имея необходимой подготовки по естественным наукам, просто прочитывал соответствующие страницы учебника» (138; 28–29). Разумеется, в воспоминаниях доктора филологических наук, профессора А. В. Поздеева есть строки и о других педагогах, совсем иного свойства, но приведенные здесь характеристики свидетельствуют, что даже в начале ХХ в. и в неплохой гимназии столицы Донской области немало было несостоятельных преподавателей.

Юнкер роты конной артиллерии Артиллерийского училища

Даже и в очень «солидных», привилегированных учебных заведениях педагогический состав большей частью был не особенно высокого качества. В. В. Стасов вспоминал: «…персонал нашего начальства, и малого и большого, был выбран не как попало, а с большим разбором и с большой заботой о воспитанниках. Между этими людьми не было ни одного деспота, ни одного злого или свирепого командира, какими тогда отличалось, к несчастью, большинство остальных русских училищ. Такое было тогда время, что каждого начальника выбирали, прежде всего, за уменье расправиться, держать в ежовых рукавицах. У нас было совсем другое: все наши начальники были избраны самим принцем, а он хотел, чтобы взятый им человек был, прежде всего, хороший человек… В общем итоге это все люди очень недурные, честные и человечные… Большинство главных наших начальников, да даже и преподавателей, были все иностранцы, по большей части немцы» (169; 305).

Тем не менее и в Училище правоведения, как выясняется из дальнейшего рассказа Стасова, все было не столь уж радужно. Учившийся в этом заведении немного позже В. И. Танеев вспоминал о временах директорства Пошмана, как о временах либерализма, в сравнении с тем, что было во время его учебы. Выше уже цитировались воспоминания Стасова о системе наказаний в училище. Не все так гладко было и с самими «начальниками»: «Наш директор Семен Антонович Пошман был, раньше училища, чиновником Министерства юстиции; он служил по консультации. Это был человек малообразованный, довольно ограниченный, отроду на своем веку не читавший, кажется, даже газет и разве только в училище получивший кое о чем понятие, тершись постоянно о профессоров, учителей, курсы и классы. Почему он вздумал сделаться директором Училища правоведения – того, я думаю, никто бы сказать не мог. Выгодная оказия представилась – вот и все, конечно. Он был строг, порядочный крикун, но в сущности добрый человек и никого не сделал несчастным…