Леонид Беловинский - Жизнь русского обывателя. От дворца до острога

В военно-учебных заведениях царила наиболее строгая, военная дисциплина. Здесь виновника особо грубого проступка ожидало не просто отчисление, а отдача в солдаты. Но самым суровым наказанием здесь были не розги и карцер (это считалось пустяками), а мрачная церемония срывания на определенный срок погон перед строем под барабанный бой; учитель автора, профессор П. А. Зайончковский, бывший кадет одного из московских корпусов, не раз вспоминал уже на старости лет впечатления от этой церемонии. Генерал Спиридович писал: «Лишиться погон считалось позором. Высшим наказанием в корпусе считалось именно «лишение погон» – наказание, налагавшееся в исключительных случаях» (168, с. 19). Не многим мягче считалось и выведение «за фрунт», когда кадет на всех построениях и маршировках стоял отдельно, сзади строя. Так вырабатывалось понятие воинской чести.

Нравы в кадетских корпусах и военных училищах характеризуются и бытованием «цука», аналога нынешней «дедовщины». Особенно славились цуканьем младших воспитанников привилегированные Пажеский корпус и Николаевское кавалерийское училище. «Господа корнеты», как неизменно младшие должны были титуловать воспитанников старшего класса, заставляли «зверей» (то есть младших юнкеров) ходить строем на корточках, в том числе и по лестницам, ездили на них верхом, требовали выполнения нелепейших и грубых приказаний. Начальство смотрело на «цук» сквозь пальцы, руководствуясь принципом: «Не научившись повиноваться, не научишься командовать».

Юнкер Николаевского кавалерийского училища

Командовавший Пажеским корпусом генерал Н. А. Епанчин писал, что пажи были «почти все благовоспитанные молодые люди, отличавшиеся добрыми товарищескими, вернее дружескими, отношениями между собой… Но было и отрицательное явление – так называемое «цуканье», то есть ненормальное и незаконное отношение пажей старшего специального класса к пажам младшего специального класса. Этот дикий обычай не был, к счастью, специальностью или изобретением Пажеского корпуса; он был подражанием тому, что особенно процветало в Николаевском кавалерийском училище, где это было введено с давних пор.

Преподавая в этом училище с 1882 г., я в течение восемнадцати лет мог наблюдать там это прискорбное явление; в беседах о нем со своими учениками слышал от них в оправдание этого обычая, что так поступал и Лермонтов, воспитанник училища… Я обращал их внимание на то, что согласно Высочайше утвержденному дисциплинарному уставу юнкера старших званий, то есть вахмистры и эстандарт-юнкера, не имеют никаких дисциплинарных прав в отношении юнкеров рядового звания… Кроме того, этот дикий обычай нарушал коренным образом товарищеские отношения и, несомненно, способствовал огрубению нравов… Надо подчеркнуть, что в Пажеском корпусе цуканье было далеко не так ядовито, как в кавалерийском училище, где оно иногда имело характер глумления, издевательства и даже жестокости (64; 274–275).

Епанчин слегка смягчает ситуацию в Пажеском корпусе. Несколько иную картину описывал князь П. А. Кропоткин, поступивший в корпус в 1857 г.: «Внутренняя жизнь корпуса под управлением Жирардота была жалка. Во всех закрытых учебных заведениях новичков преследуют. Они проходят своего рода искус. «Старики» желают узнать, какая цена новичку. Не станет ли фискалом? Есть ли в нем выдержка?… Но под управлением Жирардота преследования принимали более острый характер, и производились они не товарищами-одноклассниками, а воспитанниками старшего класса, камер-пажами, то есть унтер-офицерами, которых Жирардот поставил в совершенно исключительное привилегированное положение. Система полковника заключалась в том, что он предоставлял старшим воспитанникам полную свободу, он притворялся, что не знает даже о тех ужасах, которые они проделывали; зато через посредство камер-пажей он поддерживал строгую дисциплину. Во времена Николая ответить на удар камер-пажа, если бы факт дошел до сведения начальства, значило бы угодить в кантонисты. Если же мальчик каким-нибудь образом не подчинялся капризу камер-пажа, то это вело к тому, что 20 воспитанников старшего класса, вооружившись тяжелыми дубовыми линейками, жестоко избивали, с молчаливого разрешения Жирардота, ослушника, проявившего дух непокорства.

В силу этого камер-пажи делали все, что хотели. Всего лишь за год до моего поступления в корпус любимая игра их заключалась в том, что они собирали ночью новичков в одну комнату и гоняли их в ночных сорочках по кругу, как лошадей в цирке. Одни камер-пажи стояли в круге, другие – вне его и гуттаперчевыми хлыстами беспощадно стегали мальчиков. «Цирк» обычно заканчивался отвратительной оргией на восточный лад. Нравственные понятия, господствовавшие в то время, и разговоры, которые велись в корпусе по поводу «цирка», таковы, что чем меньше о них говорить, тем лучше» (97; 55–56). А потом эти потомственные дворяне из самых лучших фамилий, дети генералов и полковников, становились гвардейскими офицерами, которыми так восхищаются ныне наши поклонники русского дворянства и офицерства.

Положение с «цуком» в Пажеском корпусе спустя почти 40 лет описал другой паж – граф А. А. Игнатьев: «В конце спальной стоял, небрежно опираясь на стол, дежурный по роте камер-паж, и перед ним в затылок стояли мы, «звери», являвшиеся к дежурному…

В гробовой тишине раздавались четыре четких шага первого из выстроенных, короткая формула рапорта, а затем, с разными оттенками в голосе, крикливые замечания:

– Близко подходите!

– Плох поворот!

– Каска криво!.. Тихо говорите! – И опять: – Плох поворот! Наконец торжественный приговор:

– Явиться на лишнее дневальство. После повторялась та же церемония перед фельдфебелем Бобровским.

Вся моя кадетская выправка оказалась недостаточной. Окрики и замечания сыпались на меня как горох, и вскоре после поступления я насчитал тридцать лишних дневальств.

Главной ловушкой было хождение в столовую. Впереди шел в развалку, не в ногу, старший класс, а за ним, отбивая шаг, даже при спуске с лестницы, где строго карался всякий взгляд, направленный ниже карниза потолка, шли мы, «звери», окруженные стаей камер-пажей, ждавших случая на нас прикрикнуть. ‹…›

Конечно, не все камер-пажи относились к нам одинаково… Зато некоторые из камер-пажей вызывали в нас чувство дикой ненависти к ним. Кошмаром для нас было дежурство графа Клейнмихеля: среднего роста, с лицом земляного цвета, на котором лежал отпечаток всех видов разврата, с оловянным, уже потухшим взором, он грубым басом покрикивал на нас, как на рабов. Разбудив меня однажды ночью, он приказал одеться и, погоняв за недостаточную четкость рапорта добрый десяток раз, объявил, что дает мне лишний наряд за то, что каска, стоявшая на специальной подставке подле кровати, не была повернута орлом в сторону иконы и фельдфебельской кровати.