Леонид Беловинский - Жизнь русского обывателя. От дворца до острога

Контрастно выглядели в сравнении с «вольной» студенческой жизнью в открытых учебных заведениях быт и учеба студентов полузакрытых или сохранивших традиции закрытых технических училищ. Кораблестроитель В. П. Костенко, поступивший в 1900 г. в Инженерное училище, писал: «Я часто искал ответа, как Инженерное училище успевает в четырехлетний срок достигать тех же целей, которые гражданские институты – Технологический, Путейский и Горный – осуществляют только в 6–7 учебных лет… И мне стало ясно, что основной причиной этого ускоренного обучения полноценных инженеров является чрезвычайное уплотнение процесса учебы.

В училище мы получали жилье, питание, одежду и все необходимые учебные пособия, следовательно, были избавлены от докучливых материальных забот. Беготня по урокам, переезды и поиски дешевого жилья поглощали у большинства студентов половину дорогого времени, которое пропадало для учебы. Это я хорошо знал из жизни моих гимназических товарищей и младшего брата-технолога.

Наконец, большинство студентов не посещало систематически лекций в университетах и институтах, а готовилось к репетициям и экзаменам по учебникам, часто прибегая к шпаргалкам, конспектам и даже заказывая на сторону проекты.

В училище лекции начинались в 8 часов утра, и до 3 часов проходили ежедневно 6 лекций, а после 6 часов начиналась работа в мастерских и лабораториях.

Так как лекции и собеседования с преподавателями обязательны, то учебные курсы обыкновенно усваиваются до репетиций и на подготовку к проверке времени почти не требуется.

Обязательная и хорошо организованная летняя трехмесячная практика закрепляет знания, накопленные при прослушанных теоретических курсах.

На отпуски и отдых за год уходит не более полутора месяцев, а на учебу остается 10 1/2 месяца.

При побудке в 6 1/2 часа утра и окончании рабочего дня в 11 часов вечера ежедневно получается более 16 часов времени на лекции, занятия, чтение и прогулку» (93; 61).

Правда, такая строгая система подготовки охватывала очень небольшой контингент учащихся: на кораблестроительное отделение из 50 державших конкурсный экзамен было зачислено всего пять человек. Не попавшие на это отделение могли поступить на механическое: механиков было принято 32 человека из 80 державших экзамен. Итого, всего училось на одном курсе с Костенко 37 человек: в старой России при подготовке специалистов придерживались принципа – «Числом поменее, ценою подороже». Вообще в технических учебных заведениях приходилось работать очень много. Поступивший в 1889 г. в Императорское техническое училище (в советское время – знаменитое Бауманское, ныне МВТУ им. Н. Э. Баумана) Н. М. Щапов вспоминал: «Работать приходилось порядочно, но она не утомляла. На лекции ходили лишь сначала, потом бросали. На первых двух курсах были еженедельные «репетиции» – зачеты по важным предметам, штук 10 в год; и затем экзамены с зачетом сданного. Много чертили на первых двух курсах и проектировали на остальных трех. Проектирование было, пожалуй, важнее экзаменов. Химики… сидели в лабораториях» (197; 186).

Не следует полагать, что, в сравнении с закрытыми, особенно военными учебными заведениями, студенты гражданских заведений, особенно университетов, вырвавшиеся из-под строгой ферулы классных наставников, жили так уж вольно. И здесь, особенно в первой половине XIX в., были свои прелести жизни. Правда, в александровские времена университеты обладали такой широкой автономией, что полиция не могла задерживать студентов и входить на территорию университета, а судил учащихся свой, выборный суд синдиков. Но в николаевские времена все это было уже в прошлом: «Сразу после вступления, когда мы облеклись в желанную форму, с треугольной шляпой и шпагой, встал перед нами полицейский надзор в виде власти инспектора, тогда вершителя судеб студенчества не только казенного, но и своекоштного…

Студент Института гражданских инженеров

Нас уже пугали старые студенты из земляков этим «всесильным Василием Иванычем», прозванным давно хлестаковской кличкой Земляники и даже «кувшинным рылом». До представления инспектору мы уже ходили заводить знакомство с его унтером и посыльным «Демкой» – вестником радостей и бед. Он приносил повестки на денежные пакеты, и он же требовал к «ишпектору», что весьма часто грозило крупной неприятностью. Карцер тогда постоянно действовал, и плохая отметка в поведении могла вам испортить всю вашу студенческую карьеру» (18; 93). Как и в гимназии, преследовались и слишком длинные, по мнению инспектора из отставных военных, а то и просто встречного генерала (студенты обязаны были отдавать генералам честь, становясь «во фронт»), волосы, и расстегнутые пуговицы мундира – все признаки опасного вольнодумства, – что угодно. А границы эти охранялись инспектором, субинспекторами, а позднее и «педелями» – все теми же надзирателями.

Однако если читатель полагает, что под строгим надзором студенты демонстрировали чудеса дисциплины и высокой нравственности, то он жестоко ошибается. Недаром именно студенческим напитком считался крамбамбуль – дешевая сногсшибательная смесь водки и пива. Учившийся в Казанском университете П. Д. Боборыкин отмечал: «Студенческая братия держалась в массе тех же нравов. Тут было гораздо больше грубости, чем испорченности; скука, лень, молодечество, доходившее часто до самых возмутительных выходок. Были такие обычаи по части разврата, когда какая-нибудь пьяная компания дойдет до «зеленого змия», что я и теперь затрудняюсь рассказать in extenso, что разумели, например, под циническими терминами – «хлюст» и «хлюстованье».

И это было. Я раз убежал от гнусной экзекуции, которой подвергались проститутки, попавшие в руки совсем озверевшей компании. И не помню, чтобы потом участники в такой экзекуции после похмелья каялись в том, а те, кто об этом слышал, особенно возмущались.

Но, к счастью, не вся же масса студенчества наполняла таким содержанием свои досуги. Пили много, и больше водку; буянили почти все, кто пил. Водились игрочишки и даже с «подмоченной» репутацией по части обыгрывания своих партнеров. И общий дух в деле «чести» был так слаб, что я не помню за два года ни одного случая, чтобы кто-либо из таких студентов, считавшихся подозрительными по части карт или пользования женщинами в звании альфонсов, был потребован к товарищескому суду… Под внешней подтянутостью держались довольно-таки дикие нравы, пьянство, буйство, половая распущенность… Были круглые лентяи, по полугодиям не ходившие на лекции…» (18; 112–113). Возможно, казанские студенты вообще отличались особым буйством и распущенностью: известна традиция коллективного посещения первокурсниками публичных домов на Булаке, нередко заканчивавшегося их разгромом, о чем была сложена песня казанских студентов: «Там, где тинный Булак со Казанкой-рекой, словно братец с сестрой обнимаются… От вечерней зари, лишь зажгут фонари, там студенты гурьбою шатаются: / Они песни поют, они горькую пьют, и еще кое-чем занимаются…». Но и В. Г. Короленко, два года, по его мнению, потерявший в Петербургском технологическом институте, а затем, чтобы вырваться из студенческой богемы, переведшийся в Петровскую академию в Москву, вновь и вновь, десятками страниц описывает все то же: пьянство, проституток, нищету, голод и… дешевую ультрареволюционную фразеологию. Впрочем, наиболее ярко выраженным буйством и пьянством отличались все же бурши Дерптского университета, где училось немало и русских, перенимавших нравы от своих немецких коллег; именно отсюда в русские университеты и попал рецепт крамбамбуля.