Леонид Беловинский - Жизнь русского обывателя. От дворца до острога

Клеймение считалось позорящим наказанием: клейменых не брали в солдаты. Оно сопровождало наказание кнутом, применяясь при особо тяжких преступлениях. До Петра I клеймили раскаленным железом, затем были введены штемпели в виде металлической пластинки в форме буквы, усаженной иглами: после удара клеймом уколы затирали порохом, а с 1846 г. – смесью индиго и туши, то есть фактически производилась татуировка; была даже изобретена машинка с курком и пружиной для этой операции. На лоб наносили литеру В, на щеки О и Р; с 1845 г. вместо ВОР (любой преступник в старину именовался «вором», хотя бы и политический) стали на лоб наносить литеру К, а на щеки А и Т. С 1845 г. стали клеймить беглых ссыльнопоселенцев и ссыльнокаторжных, нанося на правой руке ниже локтя и на лопатке литеры СБ (ссыльнобеглый) или СК (ссыльнокаторжный), причем за каждый новый побег ставилось новое клеймо. Даже «не помнящие родства» бродяги получали клеймо Б. Освобождались от клеймения люди, не достигшие 21 года и достигшие 70 лет, лица привилегированных сословий, все служившие по выборам городских и сельских обществ, с 1830 г. – солдаты. Отменено было клеймение только в 1863 г. В XVIII в. широко применялось и вырывание ноздрей раскаленными клещами, отмененное в 1817 г., а в редких случаях – и урезывание языка за произнесение хулы на царствующую особу.

С XVIII в. каторжные работы стали широкоупотребительным наказанием, иногда дополняясь наказанием кнутом или плетьми и клеймением. Это были тяжелые работы на строительстве крепостей и портов, в казенных горных завода и рудниках (в Нерчинске, Иркутске, на Акатуе, Зерентуе, затем Сахалине) или гребные работы на галерах (в XVIII в.), нередко также называвшиеся каторгами. После отмены смертной казни вместо нее стали присуждать к каторге. Работы делились на разряды, по степени тяжести, а также бессрочные и срочные, по отбытии которых каторжные переводились на поселение. Вечной каторги, по существу, не было, так как, в зависимости от поведения и по усмотрению начальства, вечнокаторжные переводились в срочнокаторжные. Через несколько лет «испытуемые» переводились в разряд исправляющихся, с них снимали кандалы и содержали на легких работах, а по окончании срока (10 месяцев засчитывались за год) они могли жить вне острога, строить себе дома, жениться, им возвращались отобранные при аресте деньги. Работы оплачивались в размере 10 % от прибыли. При отсутствии работ каторжники просто отбывали срок в сибирских каторжных тюрьмах. Во второй половине XIX в. прекратилось строительство крепостей и сошла на нет отсылка в рудники и заводы, так что каторжники помещались в каторжных «централах», а по отбытии срока ссылались на поселение. Льгот не было только для отцеубийц и матереубийц.

Нарушителей режима ожидали суровые наказания. Плети?… Ну, 30, даже 50 плетей – это еще пустяки. В Нерчинске, например, широко практиковалось приковывание к стене или к тачке. При этом среди каторжников приковывание к стене считалось самым страшным наказанием: оно подразумевало одиночное заключение: «Когда пронесся об этой мере слух по Сибири, все ссыльные пришли в ужас», – писал обследовавший места каторги и ссылки С. В. Максимов. Приковывали на цепь обычно на пять лет, но были случаи десятилетнего заключения. На Петровском заводе в 1851 г. было четверо прикованных на 10 лет, а всего в этом году прикованных было 15 человек, успевших уже посидеть на цепи в Минусинске, Енисейске и Красноярске. На работы их, разумеется, не употребляли. Отбывших свой срок пожизненно содержали в остроге в вечных ножных кандалах; их также не употребляли в работы и лишь, как милость, разрешали им копаться в острожном огороде или делать что-либо вне камеры, и то в то время, когда все остальные острожники уходили на работы. В сутки каждому прикованному выдавали два с половиной фунта хлеба, разделяя его на 3 части (на утро, день и вечер), а вместо приварка и питья давали воду. Из одежды им выдавали только исподнее. Цепь была трехаршинная, весом 5 1/2 фунта: «В Петровском заводе арестанты обыкновенно отходили на всю длину цепи, которая давала им возможность класть шею на порог двери и выставлять голову в коридор»: можно было переговариваться, видеть проходящих – и это уже было развлечением. Но не везде была такая возможность: казематы Петровского завода строились для декабристов, а для «господ» даже и на каторге создавались кое-какие удобства.

Но и этим не ограничивалась изобретательность тюремщиков. Чтобы цепной, не поддававшийся исправлению, не мог ходить по своей конуре, на руки надевалась «лиса» – железная полоса в полтора пуда весом. Это наказание считалось равносильным европейской виселице. Подвергшиеся такого рода наказанию редко выходили на свободу (106; 252–254).

Заковывание в оковы было само по себе наказанием: оковы весом в 5–5,5 фунта изрядно отягощали наказанных. Различалось содержание в ручных или ножных кандалах. Ножные «железа» были довольно длинные, чтобы не мешать движению, и подвязывались ремешком к поясу; впрочем, это водилось только в Сибири, и то в местах, славившихся своим либерализмом, а обычно полагалось носить кандалы на помочах, надевавшихся на шею. Конечно, 2–2,5 килограмма – не бог весть какая тяжесть, но если это круглосуточно и на несколько лет… Во второй половине столетия известный гуманист, тюремный врач Гааз придумал облегченные кандалы, трехфунтовые. При переходах по этапу кандальники в ножных кандалах шли вольно, ссылаемых же на поселение во избежание побегов по 3–4 пары приковывали наручниками к пруту: высокие тащили вверх руки низкорослых, а те тянули руки высоких вниз. От беспрестанного трения на руках появлялись опухоли и раны, на прикрепленные к пруту руки невозможно было надеть рукавицы, и люди обмораживались. И на ночлеге арестанты не имели покоя, ибо движение одного передавалось по пруту другим; если одному нужно было выйти на двор по нужде, выводить приходилось сразу всех. Прутья эти просуществовали восемь лет, с 1824 г., и затем были заменены цепями – изобретением командира Отдельного корпуса внутренней стражи генерала Капцевича. Прежние наручники представляли собой короткие прутья с кольцами на концах, так что движение рук резко ограничивалось, а зимой нельзя было надеть рукавицы и люди обмораживались; теперь их заменили цепи – «мелкозвон» на каторжном жаргоне, а на руки и ноги под оковы стали надевать кожаные подкандальники.

Каторжным во избежание побегов также брили половину головы.

«Отворилась дверь, словно в ад, и истинное подобие его представилось нам тотчас же, как только глаза наши встретили за дверью непроглядный, мертвенный сумрак. К тому же по нескольким ступеням мы опустились вниз, на несколько аршин ниже подошвы горы… Мы в горе и под землею, словом – мы в руднике, – так начинает свое патетическое описание каторжного рудника С. В. Максимов. – Перед нами третья дверь, и обитый досками коридор кончился…