Леонид Беловинский - Жизнь русского обывателя. От дворца до острога

Отворили дверь – мы снова погрузились во мрак, который кажется нам еще гуще и непрогляднее. Мы с трудом передвигаем ноги, которые на каждом шагу встречают какие-то рытвины, какие-то камни… По бокам, в стенах, – каменные глыбы, на потолке такие же голые, неправильной формы обитые камни; и те, и другие на ощупь холодны, сыры, склизки… Начинаем приметно уставать: нам становится не только жарко, но даже душно… В духоте этой… один из видов каторги, и духота эта, между прочим, полагалась одною из мер наказания…

Каменные груды с боков и над ними, не укрепленные искусством и сдерживаемые только силою взаимного тяготения и упора, грозят опасностью. Вода, в избытке просачивающаяся между камнями, усиливает представление этой опасности…

– Но где же каторга, где те работы, которые мы привыкли считать самыми тяжелыми, называть каторжными?

– Таких работ нет в рудниках. Здесь мы даем молоток и лом. Молотком рабочий обивает породу, освобождает ее от сопровождающих ненужных нам подпород; ломом вынимаем ту глыбу, которую нам нужно… Глыба эта подается на лом, когда молот сумел хорошо распорядиться около нее. Вынутая из своего места, она кладется на носилки или в тачку, и рабочий везет один или несет с товарищем к бадье, спущенной на дно широчайшей трубы, идущей от вершины горы к самой подошве ее и называемой шахтой… Тачек рабочие не любят и предпочитают им носилки, всегда предполагающие товарища, когда и труд разделен, и есть с кем перекинуться разговором…

Вот до нас начинают добираться лучи дневного света, падающие сверху. Свет нашего фонаря блекнет, мы стоим под крутою деревянною лестницею. Мы взбираемся по этой отвесно поставленной лестнице с широко расставленными приступками… С трудом и надсаживая грудь, при помощи перил, поднимаемся мы наверх и с трудом переводим дыхание, очутившись на первой площадке… Отдохнув, осиливаем вторую лестницу, такую же отвесную и крутую… снова устаем до изнеможения и с радостью узнаем на второй площадке, что конец мучениям близок. Узнаем здесь, что зерентуйская шахта, которая кажется нам теперь глубоким и широким колодцем, имеет глубины 24 сажени…» (106; 150–156).

Так это еще и не каторжные работы?! И вестимо. Ведь рядом с каторжниками здесь работали вольные : потомственные горнорабочие. О них уже была речь ранее.

Каторжными были работы на уборке «хвостов» – пустых, отработанных песков на золотых приисках: «В уборке хвостов промысловые рабочие полагают настоящую, воловью, тяжелую каторгу… Уборка хвостов на золотых промыслах – самое сильное и действительное наказание для провинившихся, и, повторенное один раз, оно уже имеет характер истинной каторги.

Солеваренная каторга была вся тяжела, тяжела была больше всего для организма… Ссыльные качали насосы на высоких каланчах иногда при 30 градусах морозу, одетые в казенную рвань. Насосы были первобытной формы… Рассол должен был пробегать по желобам беспрерывно; платье на рабочих сначала мокло от брызг, потом замерзало… Тяжелая качалка так утомляла троих людей, что они часто падали на месте в беспамятстве от крайнего истощения сил… Жар, который скопляется в том сарае, где варится соль… становится во время горячих и спешных работ до того тяжелым и невыносимым, что арестанты принуждены скидывать с себя все платье и работать голыми до обильного пота. Но и при этих условиях духота и жар до того невыносимы, что каждый рабочий обязан выбегать из варницы в бревенчатую холодную пристройку… где, таким образом, ожидает мокрое и потное тело рабочего свежий, морозный, уличной температуры воздух… Малейший порез… при разъедающих соляных парах варницы производил опасные жгучие раны. Присоединяя к ним неизбежную простуду, при быстрой и крайней перемене температур, мы встречаем тот положительный факт, что редкий рабочий выдерживает более двух месяцев…» (106; 162–164).

Думается, достаточно. Каторга, хотя бы и «царская», оставалась каторгой. Хорошо было на советском лесоповале или постройке каналов и ГЭС имени Ленина, хорошо и на Каре или в Акатуе.

Большая часть звеневших кандалами по Владимирке была, однако, не каторжными, а ссыльными: во избежание побегов, как уже говорилось выше, ссыльнопоселенцев попарно приковывали к пруту или к цепи. Ссылка была: на вечное поселение в Сибирь, в отдаленнейшие и не столь отдаленные места; на водворение в Сибирь для бродяг, не помнящих родства; на жительство – с 1845 г. для лиц привилегированных сословий, в Сибирь и отдаленные губернии Европейской России, на 1–4 года; на поселение в Закавказье за религиозные преступления; административная ссылка без указания срока и места ссылки. Ссылаемых на жительство отправляли отдельно от прочих ссылаемых, без оков, с правом проезда в собственном экипаже под надзором жандармов, с обязательством приписки в крестьянское или мещанское общество, оставлением под надзором полиции и с правом заниматься торговлей и промыслами. Ссыльнопоселенцы через 6 – 10 лет получали такие же права.

До появления железных дорог каторжные и ссыльные шли под конвоем пешком, останавливаясь для ночлегов и отдыха в этапных острогах; построили «чугунку» до Нижнего Новгорода – стали партии отправляться в вагонах, а там пересаживались на баржи, влекомые пароходом, и двигались так по Волге и Каме до Перми, от Перми до Тюмени по железной дороге, а далее опять пароходом по Туре, Тоболу, Иртышу, Оби и Томи до Томска, а там уж – пешком. В 1865 г. от Нижнего до Ачинска и от Томска до Ачинска была введена перевозка зимой на подводах, но это оказалось слишком дорого (да нужно было еще заготавливать зимнюю одежду – полушубки, шаровары, а женщинам – суконные юбки, меховые рукавицы с варежками, теплую шапку, валенки, суконные онучи – экие либералы! А как чекисты зимами возили арестантов летнего улова?), и зимний способ доставки был оставлен. Осужденных до лета стали оставлять в тех губерниях, где они были приговорены к ссылке, либо группировали в централах – в Орле, Москве, Нижнем, Казани, Перми, Тюмени, Томске и пр. С открытием Транссибирской магистрали почти до места ссылки и каторги арестанты ехали поездом, а Владимирка стала зарастать.

Баржи внутри делились на три отделения (для разных категорий конвоируемых), с двухъярусными нарами, на которых свободно помещался человек высокого роста. На арестанта должно было приходиться от 5 1/4 до 2 1/2 и не менее аршина в ширину. Свет и воздух проникали через люки, в ненастье закрывавшиеся застекленными рамами; вентиляция шла также через деревянные вытяжные трубы. На палубе были каюты: для конвойных офицера, чиновника, врача, солдат, для больных и кухонь, а внутри баржи устраивались два карцера для одиночного заключения. Над палубой по бортам были решетки, равные по высоте верхним каютам. С появлением на Черном море Добровольного флота, державшего регулярные рейсы Одесса – Владивосток, часть заключенных перевозилась морем.