Светлана Адоньева - Традиция, трансгрессия, компромисc. Миры русской деревенской женщины

В другой частушке Татьяна Яковлевна критикует обед для колхозников. Но она вставила эту частушку в рассказ, который ограничивает ее смысл: не она придумала историю, а заезжий тракторист рассказал. Она рассказала, как этот тракторист зашел к ней и сказал, что на обед колхозные работники получили одни куриные кости вместо мяса. Она сочинила по этому поводу частушку:

Однако Татьяна Яковлевна своим рассказом старается ограничить неоднозначность частушки, привязывая ее к частному случаю. Ее комментарии снимают с частушки подозрения в хуле на матушку-Россию, как если бы она говорила: «Это не антисоветские речи, это со мной было». Но тем не менее это – именно антисоветские речи. Частушечная форма позволяет автору быть одновременно активным и пассивным, подключая как личную инициативу, так и групповую ответственность.

Эта двойственность публично исполненной частушки делает частушечное высказывание перформативным: вынося личное на публику, частушка не просто рассказывает о реальности – она создает ее [Адоньева 2004: 171, 179]. Исполнение частушки о личной жизни влияет на реальность локального сообщества: спевшая «я расквиталась» может считать, что она действительно расквиталась с соперницей. Можно было бы предположить, что политическая частушка представляет собой иной случай, при котором человек никак не может влиять на реальную ситуацию. Несомненно, после исполнения частушки мясо в супе у трактористов не появилось. Но на социальную реальность исполнительница тем не менее может повлиять. Она предлагает свою интерпретацию реальности, как бы помещая высказывание в кавычки: «Это мое мнение, кто не согласен – поспорьте со мной». Социальное значение политических частушек и состоит в том, что они повышают статус исполнительницы, помещая ее в позицию силы в отношении реальности.

Карнавальный характер политической частушки сильнее всего проявляется в музыкальном номере рязанского хора (первый пример взят из записей 1990-х (ЛО)):

Взятые в целом, политические частушки Валентины Борисовны и ее хора выражают местную точку зрения, которая определена здравым смыслом и привычкой к материальным трудностям. Группа отделяет себя от «других» – «начальников», «правителей» и «демократов», – которые обворовывают бедных людей и манипулируют ими. Благодаря частушечной форме и манере исполнения критика выглядит вполне радостно-беззаботной. Например, имитация смеха (возгласы «йа-ха-ха»), хлопки и аккомпанемент гармони и балалайки, которые сопровождают каждый текст каденцией, – все это создает веселую атмосферу и соответствующую интерпретацию текстов. Это выглядит, как если бы участники хора говорили: «Мы безвредные, мы забавные, мы веселые», – подчеркивая клоунадную природу частушки: это социальная игра.

В текстах этих частушек подчеркивается абсурдность. В них используется троп, типичный для перестройки и раннего постсоветского периода; все изменилось на себе противоположное: новое противопоставляется старому, хорошее – плохому, русское – иностранному, коммунизм – демократии. Обычно эта дихотомия усиливается разницей между значениями рифмующихся слов, например высшие/низшие, клали/обокрали [99]. Второй элемент пары противопоставляется первому, тогда как рифма, которая трансформирует различие в сходство и обычно рождает чувство уверенности и удовлетворения, в данном случае подчеркивает иронию несоответствия и привносит юмор в каждую частушку [Faber 1988].

Здесь мы видим критическое отношение, которое апеллирует к здравому смыслу, нравственному достоинству и традиционным ценностям; это высказывание перформативно: оно предполагает согласие слушателей, рассчитывает на него и в результате его обретает. Действует это примерно так: «Почему бы вам не согласиться, за нашей спиной мудрость коллектива и традиции; и в любом случае, это же все в шутку (но серьезно – подмигивание!)». Так же как и избранная словесная форма («мы» – коллективный говорящий), форма исполнения подчеркивает групповой аспект идентичности исполнителей: первую строку каждого куплета пела солистка, сама Валентина Борисовна. Таким образом создавался эффект греческого хора, повторяющего слова солиста. В музыкальном смысле пауза между повторениями каждой строки имеет как минимум три важных последствия: во-первых, слушателю приходится дольше ждать разрешения рифмы в конце второй строки куплета (первая строка повторяется два раза и дополняется музыкальной интерлюдией); во-вторых, возникает ощущение, что именно хор вводит первую строку, а не вторит солисту (поскольку то, что поет хор, является вводной мелодической фразой куплета); и, в-третьих, создается впечатление, что каждая частушка логически вырастает из предыдущей (то есть что они представляют собой определенную последовательность, а не разрозненный набор не связанных между собой текстов). Возможно, именно благодаря музыкальной сплоченности этого коллектива хор меньше, чем Татьяна Яковлевна, боялся исполнять частушки критического содержания. Социальная игра позволяла сохранять неопределенность статуса их речевого поступка: их невозможно было уличить, а если их «ловили», они всегда могли оправдаться тем, что они невинные бедные старушки, которые просто хотят вернуться под экономическую и юридическую защиту, предоставлявшуюся советской властью.

Здесь естественно возникает вопрос: какие политические частушки пели эти женщины в советское время до Горбачева? Было ли в их жизни место для подобной критики, даже несмотря на то, что те частушки, которые они поют сейчас, исполнены ностальгией по советскому прошлому? Поскольку мы не записали от них политических частушек, которые можно отнести к доперестроечной эпохе, мы не можем ответить на эти вопросы однозначно, а можем только предполагать. Процитированные ранее свидетельства ([Davies 1998; Надзорные производства 58/10 1999; Волков 1999; Paxson 2005]) заставляют предположить, что многие женщины действительно придумывали политические частушки: искушение потягаться с могущественным советским правительством было невероятно велико. Видимо, так и было, несмотря на наличие образа, обладающего не меньшей силой: времена (всегда – ушедшие), когда люди жили просто, все были равны и все жили в ладу друг с другом (Маргарет Паксон назвала это представление «светлым прошлым»). Такая ностальгия по прошлому вдохновляет на будущее, помогает судить о настоящем, обеспечивает групповые связи и рождает чувство принадлежности к своим . Исполнение критической частушки о том, что делается сейчас, не отменяет ни ностальгии, ни мечты о будущем.