Александр Мещеряков - Самая красивая: природа Японии в интерпретации Сига Сигэтака

В рассуждениях, посвященных растениям, особое внимание Сига уделяет сосне. Автор утверждает, что японцы всегда выражали свои чувства через образ недолговечного цветения нежной, осыпающейся под ветром сакуры, но не уделяли должного внимания сосне, несмотря на то, что сосна — вечнозеленое, долгоживущее и упорное дерево, которое сопротивляется холодам и ветрам, а потому японцы должны сделать сосну образцом для подражания, превратить Японию в «страну сосны», в страну несгибаемости, и избавиться от представления о том, что Япония — это «страна сакуры».

Автор грешит против истины, поскольку на самом деле сосна с самой древности весьма часто становилась объектом для художественного изображения, она служила символом долголетия, и Сига не мог не знать об этом. Его соображения относительно сосны следует воспринимать в общем контексте направленности его мысли и чувств: он обладал оптимистическим и бодрым зарядом, который старался привить и своим читателям. В связи с этим он хотел подчеркнуть, что жизнь может быть не только недолговечной и хрупкой, но также длинной и прочной. По количеству видов сосны, говорит автор, Япония находится на первом месте в мире, что является условием для воспитания жизнеутверждающего и сильного характера — ведь сосна укореняется даже на голых скалах, где другие растения выжить не в состоянии (Сига Сигэтака 1995: 33–35).

Несмотря на заявленное многообразие климата, фауна Японии, однако, представлена в книге чрезвычайно скупо. Лишь мимоходом автор упоминает, что в Японии мы наблюдаем обилие и большое разнообразие птиц, насекомых и бабочек (включая эндемиков), что полностью соответствует традиционным преференциям японской культуры, литературы и искусства с их акцентом на малом. В то же самое время автор приводит и научное обоснование разнообразия японской флоры и фауны: оно соответствует положению Дарвина и Альфреда Рассела Уоллеса (1823–1913) о том, что «в островных странах формируется [большое] биологическое разнообразие новых видов» (Там же: 36).

О милых же сердцу европейца млекопитающих и рыбах не говорится ничего. Добавим также, что данная ссылка на Дарвина и Уоллеса является чуть ли не единственным во всей книге прямым обращением к западным научным авторитетам (не забудем, что своими научными навыками Сига почти полностью обязан западной мысли), хотя, повторим, ссылок на суждения японских литераторов имеется в монографии с избытком.

Понятие «островная страна» (симагуни) пользовалось широким хождением в Японии того времени. Японцы всегда осознавали, что живут на островах. В мифах синтоистские боги создают «восемь больших островов». С течением времени, однако, нарастало понимание того, что эти острова — вовсе не большие, а маленькие («большими» странами считались прежде всего Китай и Индия). Стандартным стало определение Японии как зернышек проса, разбросанных в море. Такое понимание коррелировало с картиной буддийского мироустройства, где Японии отводилось место на самой периферии буддийской ойкумены (Мещеряков 2010в: 102–104). Ситуация меняется в период Токугава, когда в стране наступает длительный мир, сношения с зарубежьем почти прекращаются, а буддизм перестает быть основным средством осмысления мира. На его место приходит конфуцианство (неоконфуцианство). И тогда общественная мысль приобретает оптимистический заряд, она начинает позиционировать Японию как страну благоденствия. В токугавской Японии считалось, что японцы лучше других выполняют свои семейные обязанности, а это является главным условием стабильности в государстве и обществе.

Положение о зависимости человека от климата было широко распространено в Японии того времени. Цитируемый в книге Сига врач и литератор Татибана Нанкэй (1753–1805), например, отмечал: Япония — это остров–гора (симаяма). В этой стране — самые высокие горы в мире, которым нет равных на Западе. Эта страна окружена морями, которые глубже тех, которые имеются на Западе. Поскольку же свойства всего живого зависят от условий обитания (Сига Сигэтака 1995: 40), то отсюда легко сделать вывод, что и свойства японцев должны отличаться от свойств других народов. Так, часть японских врачей отвергала западную медицину на основании, что она не учитывает того обстоятельства, что европейцы и японцы обитают в разных условиях, а потому европейские методы терапии неприменимы по отношению к японцам.

В период Токугава доминирует конфуцианский взгляд на мир и природу. Этот взгляд предполагал, что Япония находится в центре мира, и это срединное положение предполагает отсутствие климатических крайностей любого рода. Поэтому мыслители конфуцианского толка вступали в открытую полемику с прежним (прежде всего буддийским) пониманием Японии как «маленькой страны». Так, ученый Нисикава Дзёкэн в своем трактате «Нихон суйдо рон» возмущается тем, что Японию уподобляют зернышкам проса. На это он приводит следующие возражения. Со ссылкой на мнение европейцев Нисикава Дзёкэн утверждает, что хотя Япония и меньше Индии или Китая, но среди расположенных в океане островных территорий острова Японии — самые большие, а потому нет никаких оснований уподоблять их зернышкам. Протяженность территории Японии в направлении с севера на юг велика, разнообразие климата («жары и холода») не имеет себе равных в мире, а потому она должна считаться страной большой.[1]

Своим изобретением и широким распространением в эпоху Мэйдзи термин «островная страна» обязан историку Кумэ Кунитакэ (1839–1931). Он совершил длительное путешествие в США и Европу в составе миссии Ивакуры (1871–1872 гг.). Его поразил тот факт, что Англия точно так же, как и Япония, является островной страной, но при этом сумела стать самой могущественной мировой державой и с помощью своего огромного флота осуществляет связи со всеми странами мира. А потому, заключал Кумэ Кунитакэ, для Японии тоже не существует ничего невозможного в том, чтобы превратиться в такую же державу. Именно такая «оптимистическая» трактовка термина «островная страна» господствовала в Японии конца XIX — начала XX в. Таким образом, Япония и Англия оказывались в одном понятийном поле, что способствовало и их политическому сближению (в 1902 г. между Японией и Англией был подписан союзный договор).

Сига Сигэтака не только унаследовал «оптимистическое» понимание «островной страны», но и сумел добавить в него свои смыслы: в Японии невероятное многообразие флоры и фауны, что понимается как несомненное достоинство. Не останавливаясь на достигнутом, автор преобразует «островную страну» в «островную империю» (сима тэйкоку, см.: Сига Сигэтака 1995: 317), что отвечало его геополитическим установкам. Однако в подсознании Сига (точно так же, как и в подсознании очень многих японцев) все–таки сохранялся «комплекс островитянина» по отношению к огромному материку. Он прорывается в именовании Японии «материковым островом» (тайрику сима), который когда–то составлял часть материка, но потом отделился от него (Там же: 325). Таким образом, географические познания Сига Сигэтака позволяли ему именовать Японию материком, хотя бы и бывшим. В глубине души японцы того времени горели поэтическим желанием избавиться от своей «островной» сущности, «примазаться» к материку и расшириться до состояния «материковости».