Андрей Зорин - Появление героя. Из истории русской эмоциональной культуры конца XVIII – начала XIX века

1. Успевать в поэзии.

2. Успевать в русском слоге.

3. Обогащать себя важнейшими познаниями в истории, географии, политике и проч.

4. Языки (Там же, 16 об.).

Все остальные познания в конечном счете были необходимы ему именно для успехов в поэзии и родном слоге. А поэтические замыслы неотвратимо возвращали его к драматическим обстоятельствам личной жизни. Он, с одной стороны, готовил себя к великим свершениям, с другой – жил только воспоминаниями о безвозвратно ушедшем, причем обе эти автоконцепции в равной мере задавались его вынужденным отказом от «лестных надежд» испытать настоящее чувство.

Развивая эмоциональную матрицу «осени сердца», Андрей Иванович предвидел «непреодолимые, мучительные препятствия в главном» своем «предназначении», в котором, впрочем, тоже «еще не заключалось» его счастье. Речь шла, конечно, о женитьбе на Екатерине Соковниной. Примерно в те же дни в письме Жуковскому, не вошедшем в венский журнал, Тургенев просил уведомить его о Соковниных:

Пиши, брат, ко мне, и пришли-ко письмо от … одно можно; <���…> Как, брат, все пойдет, и чем все кончится? Ты знаешь, о чем я говорю. Скажи мне твои мысли, твои догадки. Я теряюсь в тысяче возможностей, кроме одной… в тысяче препятствий теряю надежду, бодрость и силу духа: как я далеко зашел от одного неосторожного шагу. Но мое обещание тебе и мне самому свято, всегда свято для меня остается, в этом не сомневайся (Марченко 1980: 22) [133].

Жуковский знал о «неосторожном шаге» Андрея Ивановича и полагал, что отступать тому теперь нельзя. В подтверждение твердости своих намерений Тургенев ссылается на обещание, данное им другу и себе, а не самой Екатерине Михайловне. В то же время Тургенев спрашивал Жуковского, «чем все кончится». Он все еще не был ни в чем уверен и «терялся в тысяче возможностей».

«Восторг», в который он было стал приходить при мыслях о грядущей семейной жизни, исчез без следа. Весной эти «счастливые минуты» посещали его, когда он обдумывал замысел перевода послания «Элоиза Абеляру». Теперь, решившись наконец начать работу над переводом, он вновь приступил к ведению дневника. Эпистола Поупа сопровождала роман Андрея Тургенева с Екатериной Соковниной с момента его зарождения. Первая мысль переводить ее пришла Андрею Ивановичу после разговора с Екатериной Михайловной, сыгравшего в его судьбе поворотную роль. Описав эту беседу, он процитировал две строки из эпистолы (276: 41).

Тогда же в другом месте записной книжки он набросал прозаический пересказ десяти первых строк эпистолы и стихотворный перевод еще шести. Его первоначальный выбор пал на отрывок, перенасыщенный температурными метафорами – в переводе их шесть, в среднем по одной на строку и на одну больше, чем в соответствующем фрагменте оригинала:

Еще в июне 1801 года фигура Элоизы объединила в себе для Тургенева черты двух старших сестер Соковниных – укрывшейся в монастыре Варвары Михайловны с ее памятью об отце и Екатерины Михайловны, страдающей от безнадежной любви. Это сочетание делало образ средневековой монахини столь привлекательным для него. Он надеялся посвятить «Вертера» Варваре Соковниной и уподоблял ее стерновской Марии, но в «Элегии» не мог позволить себе отойти слишком далеко от прототипической основы, хорошо знакомой большинству самых важных для него читателей.

Прославленная эпистола и ее героиня объединяли в единую матрицу его разнообразный эмоциональный опыт. К середине апреля 1802 года, когда Андрея Ивановича «с прежним жаром, как будто прошлого году» посещает мысль об этом переводе, обе сестры сделали, каждая по-своему, новые шаги по пути, пройденному Элоизой. Варвара Михайловна постриглась в монахини, а Екатерина Михайловна преступила все нормы морали и приличия, признавшись в тайной переписке в страстной любви к человеку, остававшемуся к ней холодным. Образ, возникавший на пересечении двух, столь волновавших Тургенева, судеб, был, дополнительно подсвечен историей Анны Михайловны, добровольно отказавшейся во имя близких от надежд на собственное счастье.

Иллюстрация к посланию Элоизы Абеляру. Издание 1780 г.

Воображение поклонников истории Элоизы и Абеляра в XVIII веке особенно поражало то, что девушка первоначально отвергла предложение своего избранника выйти за него замуж и предпочла оставаться его любовницей. «Такой отказ – событие настолько необыкновенное, что, может быть, во всей истории мы не найдем тому других примеров», – писал Джон Хьюз, автор жизнеописания возлюбленных, которое регулярно печаталось вместе с переводом их переписки, а иногда и вместе с эпистолой Поупа, для которой оно послужило одним из основных источников (Letters 1775: 16). Хьюз посвятил несколько страниц объяснению мотивов этого невероятного решения, «основанного на предпочтении любви браку и свободы обязательствам» (Ibid., 18–20). Элоиза у Поупа пишет Абеляру, что «любовь свободна как воздух и при виде уз, связывающих людей, она раскрывает легкие крылья и в одно мгновение улетает» [135].

В 1801 году в Москве вышел перевод книги Коцебу «Абелард и Элоиза», написанной по мотивам их переписки и жизнеописания Хьюза. Как писал Коцебу, все видели изображения любовников «на картинах, табакерках и кольцах», читали о них в поэмах, «вспоминали их, читая ”Новую Элоизу“, но мало кто знает, «кто именно были Абелард и Элоиза» (Коцебу 1801: 3–4). Говоря о причинах отказа Элоизы от замужества, Коцебу, как и Хьюз, которому он следовал, ссылался на фрагмент из ее письма, где она убеждает Абеляра избрать славу и ученое поприще:

Ты создан для щастия людей, тебе постыдно жить только для жены. Последуй совету Феофраста, которой весьма убедительно доказывает, что ученый человек не должен жениться. Подражай Цицерону, которой <���…> весьма убедительно утверждал, что ему нельзя разделиться между Философиею и женою. Да и как согласить между собою противнейшие вещи? Учеников и девок, чернильницы и колыбели, книги и пряслицы, перья и веретена? Как можно вытерпеть, занимаясь Теологическими и Философическими размышлениями, крик детей, пенье кормилиц и ссоры домашних. <���…> Не брачный союз, но любовь привязывает меня к тебе и чем реже будут наши свидания, тем живей и восхитительней будут радости (Там же, 24–26).

Вряд ли Андрей Иванович полагал, что его перевод убедит Екатерину Михайловну расторгнуть их помолвку или склонит ее к падению. Но он мог надеяться уверить окружающих, и прежде всего самого себя, что нежелание жениться на девушке, в искренности чувства и чистоте сердца которой у него никогда не было ни малейшего сомнения, было вызвано не безнравственностью холодного соблазнителя, но более возвышенными устремлениями. Ему требовалось найти оправдание и подтверждение представлениям о том, что его поэтическое призвание несовместимо с радостями семейной жизни.