Андрей Зорин - Появление героя. Из истории русской эмоциональной культуры конца XVIII – начала XIX века

Отдельная тема – многочисленные работы, где Тургенев фигурирует в качестве примера русской рецепции того или иного европейского писателя. Ряд, открытый еще в 1937 году классической книгой В. М. Жирмунского «Гете в русской литературе», был продолжен целым рядом исследований о русской рецепции Шиллера, Коцебу, Виланда, Винкельмана, Шекспира и др. См.: Жирмунский 1981: 60–64; Lotman 1958/1959: 424–426; Harder 1969: 45–74; Данилевский 1972: 41–43; Зорин 1996: 8–35; Ларионова 1995: 36–41; Guiseman 1971: 128–142; Данилевский 1970: 351; Заборов 1965: 84–85 и др. В недавней работе американского исследователя Дэвида Купера рассмотрены взгляды Андрея Тургенева на роль литературы в поисках национальной идентичности (Cooper 2010: 31–50).

«Дневник при внимательном его прочтении дает не одно свидетельство избранности юного поэта смертью и понимания им этого своего избранничества, готовности к ней. Для других, в частности и для родных, она, напротив, была столь неожиданна, что подлинные причины ее не могут считаться вполне известными» (Топоров 1989: 99; ср.: Веселовский 1999; Истрин 1913).

Эта надпись традиционно приписывалась А. П. Сумарокову, поскольку была включена Н. И. Новиковым в первое издание его «Полного собрания сочинений». Однако, как установила Н. Д. Кочеткова, во втором издании «Полного собрания…» Новиков отказался от этой атрибуции как от ошибочной (см.: Там же: 414).

Сведения, что их разница в возрасте составляла почти двадцать лет (см.: Анисимов 2013: 428), не подтверждаются дозволением на брак, выданным духовной консисторией: согласно ему, жениху было 37 лет, а невесте 45 и они оба овдовели в 1804 году (ЦГИА СПб. Ф. 19. Оп. 7. Ед. хр. 44. Л. 2–2 об.).

См. список документов, хранившихся у правнучки Глафиры Ивановны М. П. Ржевской (РГАЛИ. Ф. 612. Оп. 1. Ед. хр. 1750. Л. 4–5 об.). В архиве Смольного института находится также предсмертное письмо Глафиры Ивановны императрице, где она пишет, что возвращает ей все ее бумаги, и просит не оставить ее мужа своим покровительством (ЦГИА СПб. Ф. 2. Оп. 1. Ед. хр. 24). Заметим, что публикатор мемуаров П. И. Бартенев оказался куда менее снисходителен, чем члены царствующей семьи. Опубликовав рукопись под заголовком «Памятные записки Глафиры Ивановны Ржевской», он, по сути дела, отказался признать ее второй брак законным.

Этот парадокс побудил Е. В. Анисимова высказать предположение, что брать Алымову «в жены Бецкой явно не хотел <���…> Возможно, Бецкой действительно понимал, что такой брак с любимой всеми юной смолянкой покажется государыне мезальянсом и выльется в грандиозный скандал. Скорее всего, он хотел видеть в Алымовой свою фаворитку, сожительницу – такие дамы живали у него в доме и раньше, но при этом (если, конечно, можно верить мемуаристке) желал, чтобы решение об этом она приняла сама» (Анисимов 2013: 425). Конечно, возраст супругов сделал бы такой брак скандальным, но открытое сожительство своего приближенного с незамужней смолянкой и фрейлиной великой княгини было бы для Екатерины еще более неприемлемым. В дневниках французского дипломата шевалье де Корберона говорится, что незаконная дочь Ивана Ивановича Анастасия де Рибас, жившая в его доме, заболела из-за «боязни упустить Бецкого в виду его страсти к Алымовой» (см.: Корберон 1907: 171). Речь здесь идет о страхе потерять наследство – вероятно, матримониальные планы Бецкого обсуждались в петербургском обществе.

До 1814 года «Заира» исполнялась в Комеди Франсез больше 300 раз и собрала больше 270 тысяч зрителей. Для сравнения укажем, что вторая по популярности трагедия Вольтера «Танкред» собрала за это же время около 200 тысяч зрителей (см.: Goldzink 2004: 11, 17–19).

В Тульской областной универсальной научной библиотеке хранятся несколько томов «Энциклопедии» Дидро и Д’Аламбера с экслибрисом Глафиры Ивановны, представляющим собой герб рода Алымовых с вензелем Екатерины II, который она получила при окончании Смольного в качестве награды за успехи (Черепнин 1915 III: 117–118). Эта владельческая помета свидетельствует, что книги попали к ней после выпуска из института, но до замужества, когда она жила в доме Бецкого. В таком случае это мог быть только подарок самого Ивана Ивановича. С другой стороны, в одном из писем правнучки Глафиры Ивановны М. П. Ржевской В. Д. Бонч-Бруевичу приведен перечень сохранившихся книг ее прабабушки (РГАЛИ. Ф. 612. Оп. 1. Ед. хр. 1750. Л. 4–5 об.). В него входят музыкальная трагедия Тома Корнеля «Цирцея» и ряд комедий драматурга и актера Флорана Д’Анкура в изданиях первого десятилетия XVIII века. Ко времени молодости Алымовой этот репертуар был уже глубокой архаикой. Скорее всего, подбор книг также отражал литературные и театральные пристрастия ее наставника. Любопытно, что пьесы Д’Анкура отличались повышенной гривуазностью, вызывавшей нарекания утонченной публики (cм.: Blanc 1984).

Русский перевод этого фрагмента (cм.: Корберон 1907: 150) содержит существенные неточности.

В последний год пребывания смолянок первого выпуска в стенах института там было поставлено два спектакля, в которых в негативном свете была выставлена любовь монарха к девушке более низкого происхождения: «Гордый и неблагоразумный» Детуша и «Капризы любви, или Нинетта при дворе» Фавара (см.: Всеволодский-Гернгросс 1913: 382–384, 374–379; Destouches 1737; Favart 1771). Слухи о матримониальных планах Брюля, по-видимому, имели под собой какие-то основания. Через три месяца Корберон с недоумением отмечал в дневнике, что ему рассказали, что Брюль «плакался» дяде некоей мадемуазель Дуньи (Dougni) «на невозможность в данную минуту жениться на его племяннице» (Корберон 1907: 150).

По словам автора классического исследования о судьбе «Женитьбы Фигаро», «зал хором подхватил этот рефрен, рекомендованный к исполнению для всех театров, которые охотно включали в репертуар пьесу, столь хорошо подходившую к ходу политических событий, не забывая отметить, что прежде она была запрещена». В другой куплет публика вставила знаменитый революционный девиз «ça ira» (см.: Gaiffe 1928: 133–135; Robinson 1999: 128–129).

По словам исследователя этого жанра Ж. – П. Гвиккьярди, «в финале герои вместе с односельчанами поют и танцуют перед собравшимися придворными. Они остаются тем, чем всегда и были, – дивертисментом для вельмож» (Guicciardi 1980: 172–173).

«Приключение, многим известное», – сделал примечание А. С. Шишков, описавший этот эпизод (Шишков 1870 II: 303).

Интерпретация Трубецкого не вполне соответствует мысли самого Беме, у которого София, Божественная премудрость, говорит человеческой душе, что «хочет жить» в ее «внутреннем человечестве на небесах» и сохранить «жемчужину до рая». Она отказывается вернуть жемчужину душе, пока та не «совлеклась всего земного», и призывает ее утешиться созерцанием лучей, исходящих от драгоценности (Беме 1915: 36). О космологии и антропологии Беме см.: Weeks 1991: 93–129.