Борис Хлебников - Новое недовольство мемориальной культурой

С учетом различия между сохранением прошлого и его преодолением кажется уместным упорядочить использование некоторых понятий, циркулирующих в мемориальном дискурсе. Религиозное понятие «избавление» (Erlösung [158]), вошедшее в политический обиход благодаря речи федерального президента Рихарда фон Вайцзеккера – и тут Ульрике Юрайт совершенно права, – не должно иметь места в мемориальном дискурсе, поскольку оно отсылает к божественной инстанции, что не соответствует секулярному характеру этого дискурса. В контексте памяти о Холокосте следует заменить слово «избавление» выражением «совместная (или эмпатическая) память», сознавая, что память тех, кто являются потомками преступников, и тех, кто являются потомками жертв, имеет совершенно разный характер. В контексте памяти о ГДР предпочтительно заменить слово «примирение» словом «доверие». Данные предложения подразумевают не только исключение из политического лексикона понятий религиозно-христианского обихода, но и приглушение чрезмерных ожиданий, которые обусловлены ритуальным употреблением лексики высокого стиля.

«Коммуникативное умолчание» (термин Люббе) являло собой полную противоположность «транзиту», который характеризуется открытием архивов и самоотождествлением с преступниками. Назначенная бундестагом парламентская комиссия для изучения режима СЕПГ являлась своего рода «комиссией правды и примирения»; в мире насчитывается сегодня более тридцати таких комиссий. Они ставят перед собой цель привлечь преступников к ответственности, признать пострадавшими жертв совершенных преступлений и вернуть им право слова. Переход от диктатуры к демократии оборачивается не совместным забвением, а прохождением через угольное ушко совместной памяти о вине за совершенные преступления и о причиненных страданиях, что одновременно открывает перспективу общего будущего. На этой основе происходит интеграция общества, прокладывающая путь к совместному будущему.

Существуют различные мнения о «транзите», который никогда не может реализоваться полностью, а лишь с большим или меньшим успехом. Положительную оценку критической проработке истории ГДР дает Эккард Йессе, который указывает, что эта проработка выделяется на фоне других европейских стран: «Другим восточноевропейским демократиям не удалось создать такие парламентские комиссии. Дело со столь критикуемым преодолением прошлого обстоит в Германии не так плохо, как о том порой говорят. Имеющиеся материалы убедительно свидетельствуют: здесь “Запад” вовсе не сводит счеты с “Востоком”. Те, кто утверждают нечто подобное, занимаются измышлениями» [159].

Впрочем, мнение бывшей Партии демократического социализма (ныне «Левые») звучит совсем иначе: «Большинство членов комиссии бундестага сохраняет приверженность анахроничному, воинствующему антикоммунизму; их предубеждения, шаблоны, антилиберализм не способствуют вынесению справедливых исторических оценок и взаимопониманию. Огульные осуждения “ГДР как преступного государства”, абсолютизация роли диктатуры и политических преступлений в истории ГДР, распространение заведомо ложных и недопустимых сравнений ГДР с национал-социализмом воздвигают новую Стену и фальсифицируют историю. Криминализуя бывшее восточногерманское государство, парламентская комиссия поддержала непрекращающиеся политические преследования, а также принятие законов, действующих с обратной силой, и продление срока давности. Комиссия дала новый повод для дискриминации и ущемления прав значительных социальных групп. Вместе с тем вновь упускается возможность для того, чтобы жертвы политических репрессий в ФРГ были наконец реабилитированы, а нанесенный им ущерб был возмещен» [160].

Парламентскую комиссию винят в недопустимых сравнениях ГДР с национал-социализмом, но одновременно преодоление восточногерманского прошлого политически увязывается со временами национал-социализма. Характерна рефлекторная реакция на уголовное преследование бывших функционеров СЕПГ, которая приобретает вид упреков в недостаточной проработке национал-социалистического прошлого. В таком контексте вполне логично, что на выборах федерального президента в марте 2012 года «левые» выставили своим кандидатом Беату Кларсфельд против кандидатуры Йоахима Гаука.

Формирование памяти о ГДР происходит крайне противоречиво, и, хотя прошло уже более двух десятилетий, оно все еще переживает свое начало. Есть резкое отличие от 1989 года, события которого признаны первой успешной демократической революцией в истории Германии и охотно сравниваются с буржуазной революцией 1848 года. Этот год стал важной исторической датой для немцев, которые не захотели или не сумели самостоятельно освободиться от национал-социализма. Наряду с негативными воспоминаниями о травме 1945 года теперь появилось позитивное воспоминание об историческом триумфе 1989 года.

При всем единодушно эйфорическом отношении к этому поворотному событию европейской истории остаются неясными место и оценка сорокалетней истории ГДР внутри общегерманской памяти. Ее формирование началось медленно и продолжается до сих пор. Фундамент этой памяти закладывается мемориалами, которые документируют топографию государственного террора в бывшей ГДР. Сразу после создания ГДР было учреждено министерство государственной безопасности. МГБ стало неотъемлемой частью режима, который укреплял свою власть с помощью террора, держа собственное население под постоянным подозрением, криминализируя его, осуществляя неусыпную слежку за людьми, которых подвергали пыткам и бросали в тюрьмы без суда и следствия. Абсолютное недоверие государства к своим гражданам было непосредственно обусловлено дефицитом легитимности той власти, верхушка которой может сохранять ее лишь путем насилия, слежки и доносительства.

Бывшая берлинская тюрьма МГБ в Хоэншенхаузене или магдебургский мемориал Морицплац стали «местами памяти» и одновременно архивами, где хранятся документы и обличающие режим материалы. Большой заслугой гражданского комитета по контролю за прекращением деятельности «Штази» является воспрепятствование уничтожению этих документов. Ведь именно такое уничтожение происходит в переломные моменты истории при переходе от одной политической системы к другой; переживая свое крушение, насильственный режим стремится прежде всего ликвидировать следы собственных преступлений, чтобы не допустить их расследования. В качестве примера можно привести ЮАР, где режим апартеида уничтожил тонны архивных дел, поэтому понадобились устные свидетельства жертв пережитого насилия. Весной 2011 года, когда пало правительство, египетское министерство внутренних дел, где хранились материалы, изобличающие государство, устроило поджог, чтобы избавиться от компрометирующих документов (поджигателями были явно не протестующие демонстранты). В Магдебурге политический «транзит» ознаменовался обнародованием секретных материалов «Штази». Уже в 1990 году 23 тысячи посетителей получили возможность на протяжении шести недель посещать выставку в здании на Морицплац, чтобы ознакомиться с документами о судьбах политических заключенных. Из подобных подлинно революционных актов возникли инициативы снизу, направленные на создание многих мемориальных центров; бывшие жертвы режима СЕПГ энергично работали над тем, чтобы места их страданий не канули в небытие.