Петр Радечко - Реабилитированный Есенин

И, наконец, свидетельство приемной дочери Айседоры Ирмы Дункан и друга последних лет Аллана Макдугалла из их книги «Русские дни Айседоры Дункан» (М., 1995. С. 115). Когда танцовщица вернулась из своего первого турне по Америке в Нью-Йорк, к ней в отель «Уолдорф-Астория» пришли толпы репортеров. Она сказала им:

«Я здесь, чтобы отдохнуть и прийти в себя от преследований, которым я подверглась со стороны американской прессы на всем протяжении своей поездки. <���…> Они относятся ко мне так, как будто я преступница. Они говорят, что я – большевистский пропагандист. Это неправда. Я танцую те же самые танцы, которые я исполняла до того, как большевизм был изобретен. Бостонские газеты измыслили историю о том, как я сорвала с себя одежду и размахивала ею, крича: “Я красная!” Это абсолютная ложь».

Точка в четырехмесячном пребывании Есенина и Дункан в Америке была поставлена во время их посещения поэта Мани-Лейба. Этот выходец из города Нежин Черниговской губернии к тому времени уже около двадцати лет жил в Нью-Йорке, сгруппировав вокруг себя немало литераторов.

Есенин ехал к Мани-Лейбу в надежде, что здесь будет всего лишь несколько человек. Но квартира оказалась переполненной эмигрантами, не только питавшими интерес к поэзии, а и обывателями, желающими поглазеть на знаменитую «танцовщицу и ее мужа, поэта русской революции». Как потом выяснилось, были здесь и представители прессы, а также красной эмиграции. Все это, а также дальнейшее развитие событий дают основания предполагать, что так называемая вечеринка была тщательно продуманной ловушкой для Есенина и Дункан.

По свидетельству Вениамина Левина, несмотря на существующий в Америке «сухой закон», посетители принесли много спиртного и постарались напоить Есенина. А затем попросили его прочитать стихи.

Поэт читал отрывки из «Пугачева», кое-что из цикла «Москва кабацкая», над которым работал, а затем и из «Страны Негодяев». Но вот он дошел до того места, где в ответ на слова одного из главных действующих лиц – комиссара Чекистова (его прототипом явно был Лейба Троцкий) о бездельничестве русских людей доброволец Замарашкин говорит:

Среди слушателей поднялся шум. Одних оскорбило библейское слово «жид», употребление которого в Советской России с 1918 года стало противозаконным и уголовно наказуемым. Других, очевидно, больше задело такое непочтительное отношение героя есенинской поэмы к всемогущему наркомвоенмору, трибуну революции Льву Троцкому. Ведь он долгое время жил в Америке и со многими был знаком.

Однако если бы среди слушателей не было людей, заинтересованных в скандале, страсти вскоре улеглись бы. Тем более что здесь, по утверждению Вениамина Левина, присутствовавшего на вечеринке, «собрались выходцы из России, большей частью из Литвы и Польши».

Думается, что упор на последние две страны, входившие до октябрьского переворота в состав России, был сделан Левиным не случайно. Ведь в них, как, впрочем, и в Чехии, Венгрии, Сербии и Хорватии, этим крамольным для большевистских вождей словом пользуются повсеместно и до сих пор не только простые обыватели, но и литераторы, и журналисты, не вызывая ни у кого ни капельки возмущения и обиды. (Сомневающиеся могут удостовериться в сказанном, заглянув в русско-польский, русско-литовский, русско-чешский и другие словари). В толерантной Беларуси это слово стало бранным к концу 1925 года. Газеты сначала нашли ему синоним «габрэй», а еще через год заменили на «яурэй», более близкое по звучанию к русскому.

Кроме всего, участникам вечеринки у Мани-Лейба следовало учитывать, что Есенин не имел намерения умышленно кого-нибудь оскорблять, а лишь употребил это слово в речи одного из героев своей поэмы – безграмотного человека, какого-то Замарашкина.

Но инициативу в зале захватили те, кто был отправлен Троцким сюда «работать на мировую революцию» и кому нужно было оскандалить поэта под любым предлогом, чтобы он как можно скорее возвращался в Россию. Некоторые из них, пользуясь теснотой и прикидываясь пьяными, весьма фамильярно начали обращаться с захмелевшей Айседорой, вызывая ревность Есенина. Женщины таким же образом обходились с ним.

Поэт стал говорить Айседоре, что им пора возвращаться в гостиницу. Но ее удерживали. Пытаясь увлечь жену, он потянул ее за платье, которое затрещало. Все дружно начали бранить Есенина, защищая Дункан, а затем спрятали ее в другой комнате, сказав мужу, что она уехала. Запланированный скандал состоялся.

«Что всего ужаснее, – вспоминал впоследствии Вениамин Менделевич Левин, – назавтра во многих американских газетах появились статьи с описанием скандального поведения русского поэта-большевика, “избивавшего свою жену-американку, знаменитую танцовщицу Дункан”. Все было как будто правдой и в то же время неправдой. Есенин был представлен “антисемитом и большевиком”».

«Этот газетный скандал, – продолжает В. Левин, – имел свои последствия. Концертные выступления Дункан по Америке стали невозможны. Это она и сама поняла. Зингер, который обещал ей материальную поддержку для устройства студии – просто смылся и уже не давал о себе знать. Изадора пессимистически говорила мне, что в Америке невозможно создать культурное предприятие. Я видел, что причина трудности лежит не в стране, а в людях. Я так всегда думал, Америка – страна, нелегкая для культуры. Но что удивительней всего, так это то, что именно в Америке удалось ошельмовать самого яркого представителя русского антиматериализма, антибольшевизма, ошельмовать до такой степени, что ему стало невозможно самое пребывание здесь. На него приклеили ярлык большевизма и антисемитизма – он возвратился в Советский Союз, где хорошо знали его, “как веруеши”, все его слабые человеческие места, и на них-то и построили “конец Есенина”». (Русское зарубежье о Есенине. т. 1. С. 226–227).

В язвительности газет просматривалось также желание отмстить поэту за нелестные слова из поэмы Страна Негодяев» в адрес их кумира, о котором незадолго до этих событий писал журнал «Еврейский мир» буквально следующее: «О Троцком нельзя заключить иначе, как об образованном человеке, изучившем мировую экономику, как о сильном и энергичном вожде и мыслителе, который несомненно будет отмечен в истории, как один из числа великих людей, которыми наша раса облагодетельствовала мир» (Куняевы, Ст. и С. Сергей Есенин. М.: ЖЗЛ, 1997. С. 302).

Волну клеветы на поэта подхватили и европейские средства массовой информации. Ее отголоски докатились и до России.