Петр Радечко - Реабилитированный Есенин

Узнав о том, что Мариенгоф с женой находится в Одессе и им не за что вернуться домой, Есенин отправляет другу 100 рублей, каковые являлись по тем временам немалой суммой. Заметим, что в случае обиды, Есенин мог и не высылать этих денег. Тем более что его об этом никто не просил, а «образоносец» еще даже и не знал о возвращении Сергея, задолжавши, по его же словам, «всей Одессе».

Но что же происходит после того, как Мариенгоф прибыл в Москву?

Вот как говорит о первых минутах встречи в «Романе с друзьями» самотитулованный Верховный командор А. Мариенгоф:

«Мы с Нюшей возвращались из Одессы с новорожденным Кириллом на руках. В Москве Есенин, конечно, встречал нас…

…А на извозчике Есенин сказал:

– Милые, я буду крестить вашего пострела.

И в Богословском повторил:

– Значит, я крестный.

– Разумеется, Вяточка.

– А знаете, Мартышон, как буду крестить? В шампанском. Наполню купель до краев шампанским. Стихи будут молитвами. Ух, какие молитвы я сложу о Кирилке! Согласны?

– Согласна, Сережа, – заявила непутевая мамаша. <���…>

…В эту минуту раздался голосок – тихий, но несокрушимый:

– Этого безобразия я не допущу.

Голосок принадлежал моей теще – старушке с грустными глазами:

– Ребеночка простудить… малюсечку… Да ведь это… это…

Есенин всячески пытался переубедить старушку, говоря, что он согреет шампанское на примусе и оно будет тепленьким, как вода для Киркиного купального корыта.

– Умру, но не допущу!

Так погиб цикл есенинских стихов…

– Веник в бане – всем господин!

И неудавшийся крестный ушел нахохлившийся. Он не очень-то умел смиряться, склонять строптивую голову».

В книге А. Мариенгофа «Роман без вранья. Циники. Мой век, моя молодость…» (с. 360) завершение этой сцены звучит более прямолинейно:

«И ушел – нахохлившийся, разгоряченный.

Это была его неудача – явная, неприкрытая, а Есенин не очень-то умел претерпеть, смириться, признать себя побежденным, покорно склонив строптивую голову» (курсив мой. – П. Р. ).

«Нахохливаться» Есенину было от чего. И не только от тещи Мариенгофа, о которой Иван Грузинов позже скажет, что она руководит имажинизмом.

Эта сцена опять-таки свидетельствует о том, что Есенин не был жадным. Только расточительный человек мог позволить себе роскошь крестить ребенка в шампанском. Но, судя по этой сцене, Есенин быстро уразумел, что прежних взаимоотношений с Мариенгофом уже нет и быть не может, что за прошедшие пятнадцать месяцев серьезно пошатнулись его права не только в журнале, в группе имажинистов, но и самое главное – в обладании своим углом в совместной с Анатолием квартире.

Об этом Мариенгоф сказал напрямую еще в письме Есенину, опубликованном в № 2 «Гостиницы…»: «Но ведь ты хорошо знаешь, что в моей, сейчас моей – а когда-то в нашей комнатке (курсив мой. – П. Р. ) на Богословском нет ни такой шкатулки…» (с 8. Мариенгоф называет маленькую комнатку, в которой они вдвоем согревались от холода в своей совместной трехкомнатной квартире, где к моменту написания Анатолием письма жила его беременная жена и теща. – П. Р .). Короче, наша бывшая совместная, уже не квартира, а комнатка – моя, а ты делай из этого соответствующие выводы.

А ведь Сергей решил окончательно порвать супружеские отношения с Айседорой Дункан и в ожидании Мариенгофа его пока что «пригрел у себя» Гриша Колобов! (Под неусыпную опеку!)

И хотя, не глядя ни на что, назавтра после возвращения Мариенгофа из Одессы Есенин перевез сюда все свои вещи, тревожные мысли не покидали поэта. Да и обстановка вокруг давала тому благоприятную почву.

Позже Мариенгоф неуклюже пытался «выгородить» себя и жену в этой неприглядной ситуации таким образом:

«Вечером были в каком-то богемном кабаке на Никитской – не то “Бродячая собака”, не то “Странствующий энтузиаст”.

Есенин опьянел после первого стакана вина…

…Никритина говорила: “Сережа, Кирилка вас испугается… не надо пить… он маленький… к нему нельзя прийти таким…”

И Есенин на минуточку тишал.

То же магическое слово увело его из кабака».

Во-первых, трудно поверить в то, что Мариенгоф и его Мартышон после полуторамесячного отсутствия в Москве пойдут с Есениным ужинать не в родное «Стойло Пегаса», а в какой-то «богемный кабак на Никитской – не то «Бродячая собака», не то «Странствующий энтузиаст». Этим автор явно хочет запутать читателей, чем вызывает полное недоверие.

Во-вторых, вряд ли Кирилка в месячном возрасте мог отличить пьяного Есенина от трезвого и испугаться по такой причине.

Чтобы уличить чету Мариенгофов в том, что Есенина в этот момент они считали для себя только обузой, достаточно процитировать воспоминания увивавшейся за ним в это время поэтессы Надежды Вольпин о ее первой встрече с Есениным после его возвращения из Европы. С ним и четой Мариенгофов она через некоторое время пришла в «Стойло Пегаса»:

«В “Стойле Пегаса” идет застолье. Вино, салаты, мясные блюда. Сергей ревниво следит, чтобы я «за разговором не забывала о еде». Но сам едва притрагивается к закускам. Да и пьет мало (как обычно, только вино – не водку). Анна Борисовна давно уволокла Мариенгофа (курсив мой. – П. Р. ). Прочие «друзья» крепко приросли к столу» (Как жил Есенин. С. 317).

Зная о том, что Есенину ночевать негде и он скорее всего придет в свой бывший угол к Мариенгофам, быть может и пьяным, Анна Борисовна не подумала «уволочь» Сергея вместе с Анатолием. Пока тот был почти трезвым. Практичная и дальновидная, она поселила свою мать вместе с собой на жилплощади, принадлежащей не только мужу, но и Есенину. И заботилась совсем не о том, чтобы Сергей трезвым возвращался домой, а скорее связал свою жизнь с любой женщиной, имеющей хоть какой-нибудь угол в Москве. Будь то Надежда Вольпин, Августа Миклашевская, Галина Бениславская или какая другая. А еще лучше, чтобы он возвратился к Айседоре Дункан, куда можно было бы приходить нахлебничать и тешить свое самолюбие.

В только что цитируемых воспоминаниях Надежды Вольпин говорится о том, как подруга Надежды Давыдовны Сусанна Мар сообщает ей новость о приезде Есенина из-за границы такими словами: «Мартышка уже пристраивает к нему в невесты свою подругу: Августу Миклашевскую. Актриса из Камерного. Записная красавица» (там же).

Здесь мы обязаны возвратиться на два года назад, к тому времени, когда Сергей и Анатолий, будучи еще закадычными друзьями, поселились в этой квартире. Тому предшествовало одно памятное знакомство с меценатом и любителем поэзии Моисеем, о котором Мариенгоф рассказал в «Романе без вранья». И хотя инициатором всего действия он по иезуитской привычке выставляет Сергея Есенина, но осуществить такое мог только сам Мариенгоф со своей наследственной деловой хваткой: